Флирт на грани фола

Джош раздраженно затушил сигару о каменные плиты патио и бросил:

– Кабы ты был один, я бы и не возражал, чтобы ты заблудился. Насмерть не заплутаешь – а ума наберешься. Но я не могу позволить тебе тащить городскую девочку на ночь глядя в глушь!

– Очень хорошо. Я не потащу.

– Слово?

– Слово.

Джош покачал головой и удалился в дом, а Хью немедленно схватил Монику за руку.

– Скорее! Он наверняка пошел ябедничать Ширли по телефону. Надо успеть взять лошадей!

– Но ведь ты ему сказал…

– А я тащу тебя? Нет! Ты же сама согласилась? И разве Джозеф не заслуживает этой спешки?

Моника могла бы сказать, что Хью поступает так вовсе не из-за Джозефа, а из-за собственного мальчишества, но это означало бы ссору и обиду, а этого ей совсем не хотелось. Да и что такое десять миль?

– А как мы привяжем к лошади контейнер?

Лошадка Монике досталась белая с серыми пятнышками, смирная и неторопливая, но поскольку Хью был явно лучшим наездником, то и контейнер привязывать не стали. Упрямец Бэгшо водрузил его на луку седла своего чалого жеребчика и решительно тронулся шагом прочь со двора. Моника – точнее, ее лошадка с Моникой на спине – потрусила следом.

Честно говоря, ситуация была довольно глупая, тем более, что Моника стала не на шутку опасаться гнева Джоша и его погони за ними, в результате чего самолюбие Хью могло пострадать самым непоправимым образом… Однако Хью отмел ее страхи небрежным взмахом руки и презрительным фырканьем.

– Не бойся! Джош говорил правду. Он приличный наездник, но лошади Ширли на дух не переносят, когда от него несет виски. Просто не подпускают его к себе.

– А если он кого-то пошлет?

– Кого? Все его ранчерос и ковбои на дальних пастбищах, куда отправилась Ширли. Сейчас кобылы жеребятся, в это время люди здесь никого не волнуют. Мы успеем вернуться к обеду, точно тебе говорю.

Сумерки уже одевали окружающий мир в сиреневую вуаль, когда Моника и Хью достигли излучины Большой Воды. К этому моменту Монике открылись две истины: во-первых, здесь очень красиво и спокойно, во-вторых – она совершенно не создана для езды верхом.

От монотонной тряски в седле девушку слегка подташнивало, в пустом желудке порхали тысячи бабочек, внутренняя сторона бедер, натертая швом джинсов, горела огнем. Поэтому при виде сверкнувшей за поворотом водной глади Моника едва не свалилась с лошади от радости.

Хью тоже устал, но старался не показывать вида. Тяжелый и неудобный контейнер не позволял ему ехать с правильной посадкой, и Хью вынужденно сгорбился, с трудом удерживая равновесие. К тому же он даже не мог помочь Монике слезть с лошади, и потому в течение нескольких секунд, показавшихся столетием, она весьма неграциозно сползала с седла бесформенным кулем, а потом еще и подвернула ногу.

Стараясь не наступать на нее, Моника приняла из рук Хью контейнер, отчего в спине что-то хрустнуло, дождалась, пока Хью спешится и заберет у нее Джозефа, и с облегчением повалилась на траву, которая оказалась мокрой и холодной. Впрочем, это уже было неважно. На самом деле только сейчас Моника осознала, как привязалась к большой серебристой рыбине.

Впервые в жизни она целых десять дней была нужна живому существу, впервые в жизни ее не оценивали, не осуждали и не осмеивали, впервые в жизни ей самой довелось принимать решения… И вероятно, именно благодаря этому она и смогла измениться. Измениться до такой степени, что в ее жизни появился Хью.

А ведь если бы не Джозеф, ничего этого не было бы, подумала Моника с каким-то мистическим восторгом. Рыбка Золотые Перышки… Старая, старая сказка со счастливым концом.

Она опустила руки в контейнер, и Джозеф в последний раз доверчиво ткнулся ей в ладони носом. Моника почувствовала, как закипают в глазах слезы.

Она бережно взяла карпа в руки, вынула из контейнера, еще секундочку вглядывалась в золотистые глаза, а потом присела и опустила его в прохладные воды заводи.

Джозеф некоторое время не шевелился, словно сканировал незнакомую местность и решал, стоит ли уплывать из знакомых рук навстречу неизвестности. Потом осторожно отплыл на фут… другой…

И серебряной молнией прочертил по дну заводи, стремительно уходя на глубину. Моника выпрямилась и торопливо выкрикнула:

– Ллеу ларр, тррохр ллаг лланг! Прощай, Хозяин Большой Воды! Я тебя не забуду!

И, словно в ответ на древнее приветствие, серебряная рыбина в прощальном прыжке взвилась над водой, чтобы на этот раз скрыться из вида окончательно. Круги разошлись по стремительно темнеющей глади воды, и Моника разрыдалась уже по-настоящему, уткнувшись в плечо Хью и совершенно не думая о том, что через пару минут у нее распухнет нос и превратятся в щелочки зареванные глаза…

Темнота упала неожиданно и резко, и тогда стало понятно, чем ЕЩЕ дикая природа отличается от города. Полным отсутствием дополнительных источников света.

Разумеется, для любого, пусть даже современного потомка Гайаваты и Чингачгука наступившая тьма таковой вовсе не являлась. Небо было все еще темно-фиолетовым, не черным, и кое-где светили редкие звезды, отражавшиеся к тому же в спокойной воде, как в гигантском зеркале. На западе, за темной и неровной линией леса небо вообще еще догорало последними лучами заката. Однако для городских жителей – Хью Бэгшо и Моники Слай – вокруг было темно, хоть глаз коли.

И крайне, крайне неуютно.

Более умело управляя своим конем, Хью заставил его поравняться с кобылкой Моники и взял девушку за руку. Она с благодарностью вцепилась в его ладонь и почему-то прерывистым шепотом поинтересовалась:

– Мы ведь правильно едем?

– А, ну да. Разумеется. Кроме того, лошади в любом случае знают дорогу. Да и река, я же говорил…

– Хью!

– Что?

– Я потому и спросила… когда мы ехали сюда, река была слева?

– Ну… да.

– Значит, на обратном пути она должна оказаться справа?

– Д-да…

– Но она снова слева, Хью! Слышишь? Видишь отражение звезд?

В этот момент над ними пронесся порыв ветра, как-то особенно неприятно взвывший в ветвях деревьев, и Моника вскрикнула. Одновременно оступилась белая кобылка, заскользила по невидимой мокрой глине, и Хью судорожно ухватил ее за поводья, но при этом уронил пустой контейнер. Грохот пластмассы испугал чалого, тот коротко и дико всхрапнул, присел – и поднялся на дыбы.

Хью неплохо ездил шагом, посредственно – рысью, всего один раз в жизни – неудачно – пробовал галоп. Однако даже опытные наездники не всегда способны справиться с лошадью, встающей на дыбы, что уж говорить о Хью.

В результате он очутился на земле, слегка оглушенный падением с приличной высоты, белая кобылка отчаянно забила копытами, вырываясь из глиняного плена на тропу, и вдобавок ко всему этому раздался отчаянный, сразу оборвавшийся крик Моники.

Хью было очень страшно. Так страшно, как никогда в жизни. Он полз в темноте и звал Монику, даже не понимая, в какой стороне искать.