Фол последней надежды

Честно говоря, даже несколько несправедливо то, что парням иногда достаются такие красивые ресницы. Разве они им так уж нужны?

Зачарованно глядя в его лицо, я поднимаю руку и касаюсь кончиком пальца его носа. Трогаю маленькую горбинку, которую рассматривала годами. Веду ниже, смещаюсь к родинке над верхней губой. Боже мой. Я так давно этого хотела. Ведь этого могло никогда не случиться.

Поджимаю пальцы к ладони и прислушиваюсь. Стук невысоких, но очень решительных каблучков нашего завуча стихают где-то в коридоре.

— Мы же не прогуливали, — замечаю шепотом.

Ваня отвечает так же тихо:

— Посмотрел бы я, как ты Пал-л-лне это объясняешь.

Отстраняться мне совсем не хочется, и Ваня меня не отталкивает. Так и стоим, прижавшись друг к другу. Это ощущается еще более волнительным, чем я мечтала. Все в груди искрит и закручивается, кровь в организме разгоняется до сверхзвуковой скорости, от чего в ушах шумит.

Завуча давно уже нет рядом, прятаться не от кого, но Ваня все еще говорит шепотом:

— Я скучал.

Я молча киваю и сглатываю, чувствуя, как вязкая слюна ползет вниз по иссохшемуся горлу. Физически не способна словами ответить ему тем же. Хотя, разумеется, я тоже скучала. Еще сильнее, чем обычно. Всем своим существом рвалась к нему, контрольную завалила, я столько лет его любила, конечно, блин, я скучала!

Но он смотрит мне в глаза и будто ищет там что-то. Не понимает. Он же всего этого не знает.

Поэтому говорит:

— А ты? Скажешь?

Разлепляю сухие губы и прохожусь по ним языком. Я много раз мечтала о том, что скажу Ване обо всем, что чувствую, но теперь, когда это действительно уместно, я и слова вымолвить не могу.

Ваня прищуривается, вопросительно дергает головой.

И я выдавливаю едва слышно:

— Я тоже скучала.

Тогда Громов шумно вдыхает, как перед прыжком в воду, и целует меня. Я не совсем понимаю, в какой момент и как он меняет положение рук, но в ту же секунду Ваня опутывает меня со всех сторон. Все, что мне остается, и чего, по правде, я всегда хотела, это поддаться и ответить ему.

То, как он воспринимается на вкус, и те ощущения, которые накрывают меня от этой откровенной близости, начисто лишают меня рассудка. Все, чем я живу в этот момент — это Ваня и мои чувства.

Сначала он очень нежно прихватывает мои губы, как будто пробует, как будто уже забыл. И только спустя время я чувствую его язык. В этот момент мы наконец окончательно соединяемся и смешиваемся, становясь чем-то новым.

Проходят долгие минуты, которых мы не замечаем, потому что полностью отдаемся изучению друг друга. На физиологическом и эмоциональном уровне ищем точки соприкосновения, а находя, стремимся укрепить эту связь.

Просто поцелуй? Неправда. Когда он происходит с любимым человеком, то становится чем-то очень важным. Пусть и расходится с тем, что я себе нафантазировала.

Не привыкшая к таким ласкам, я первая отстраняюсь, оставляя между нами приличное расстояние.

Что обычно говорят после поцелуев? Что делают? Я же понятия не имею!

Хорошо, что Ваня не позволяет мне сильно много думать. Просто обнимает, притягивая обратно к себе. Вздыхает мне в макушку.

Спрашивает почему-то:

— Все хорошо?

— Да.

— Идем?

Я молча киваю ему в грудь. Потом разворачиваюсь и бегу по лестнице вниз вперед него. Чувствую окрыляющее счастье и холодящий ужас от того, что оказалась на территории, которая настолько мне незнакома.

У раздевалки Ваня догоняет меня. Молча помогает надеть куртку, смотрит внимательно, изучающе, очень цепко. Я же все время отвожу глаза. Кажется, мне очень страшно.

— Опять вы? — говорит дядя Сережа, убирая в сторону телефон с очередным сериалом.

— Так уроки кончились! — вырывается у меня со смешком.

Охранник грозит мне пальцем и самодовольно выдает:

— У тебя — нет! Я посмотрел, Субботина.

Бубню обиженно:

— Угу, с чего такая честь?

Он же почему-то смеется. Берет свой телефон и запускает видео. Уже не глядя, машет нам рукой:

— Идите, горемыки. Шучу я. Семь минут до звонка, что ж я, мариновать вас буду?

Мы выходим на крыльцо, и становится очевидным то, что нужно наконец открыть рот, и что-то сказать. Даже если не обсуждать наши отношения напрямую, то хотя бы фоном должно звучать то, в какой мы сейчас точке.

И я действительно поворачиваюсь к Ване, чтобы что-то произнести, но телефон в кармане джинсов вибрирует, и я малодушно хватаюсь за эту возможность. А когда читаю сообщение, меня и вовсе накрывает колючим холодным ужасом.

— Что случилось? — спрашивает Ваня.

— Стефане плохо, просит приехать.

Глава 37

Из такси я вылетаю пулей и по лестнице взбегаю, практически не касаясь ступеней. Только по топоту за спиной понимаю, что Ваня следует за мной. Изо всех сил жму на звонок, даже не потому, что он плохо работает, а просто потому что паникую.

Дверь распахивается довольно быстро. Так же быстро мне становится очевидно, что Стефаня в порядке. На ней ее парадное шелковое кимоно, расшитое золотыми птицамии, в руке уже привычный мне огромный вейп. Пахнет на этот раз арбузом. Волосы собраны в два пучка и подвязаны красной банданой.

Проходит несколько секунд, когда мой ошалевший мозг обрабатывает увиденную картинку. Ваня в это время догоняет и напирает на меня со спины.

Стефа же глубоко затягивается и выпускает в воздух клубы арбузного дыма.

— Привет! — выдает невозмутимо.

Я отмираю и возмущенно повышаю голос:

— Ты с ума сошла?

— Что за вопли?

— А как мне не вопить, Стефаня?! Ты зачем написала, что тебе плохо?!

Она снова затягивается и заинтересованным взглядом окидывает Громова за моей спиной. Я раздражаюсь еще сильнее.

Она переводит взгляд на меня и подает плечи вперед, изображая недоумение:

— Я разве писала, что мне плохо?!

Я столбенею. Потом бросаюсь доставать из кармана куртки телефон. Попадаю, разумеется, не сразу, слишком злюсь.

Открываю наш диалог в мессенджере и поворачиваю смартфон экраном к Стефане. Она жестом фокусника извлекает из кармана кимоно очки с толстыми стеклами, водружает их на нос. Все это, разумеется, неспешно.

Говорит:

— Так ты почитай внимательнее.