Фол последней надежды

Из дома мы выходим молча, только у подъезда Ваня пресекает мои вялые возражения насчет того, что он оплатит такси до стадиона. Мы действительно уже опаздываем.

— Здарова, спортсмены, — уже привычным образом здоровается с нами Паша.

С Громовым — за руку, мне просто улыбается.

Когда все это закончится, я буду по нему даже скучать. Он выглядит милым, простым и очень добрым. Кажется, сейчас не так уж много таких людей.

Ваня идет переодеваться, я, радуясь передышке, тоже меняю одежду на спортивную. По правде говоря, рядом с ним мне все еще неловко. Разве нормально то, что после пары поцелуев люди должны резко начать вести себя иначе? Всю жизнь дружили, а потом бац — и вы почему-то уже в другом статусе. Разве это не должно происходить как-то постепенно?

Честно говоря, я сама себя раздражаю. Так долго мечтала об отношениях с Ваней, а теперь не могу вылезти из кокона собственных путанных мыслей. Не думаю, что Зайцева так долго думала, как она должна себя вести. Просто делала, да и все.

Я выхожу из раздевалки и вижу, что Ваня стоит чуть поодаль, уже на улице. Быстрым и жадным взглядом окидываю его от темной макушки до ярких бутсов. Господи, не дай мне все испортить!

Откашливаюсь и неловко замираю посреди холла, когда Громов оборачивается ко мне.

Быстро отвожу взгляд и говорю:

— Начнем с беговых. Пять кругов для разминки, потом поскачем.

— Поскачем?

— У меня своя терминология, — фыркаю, — даже если ты против, другого тренера тебе не достать.

— Ага, довыпендриваешься, меня любой алкаш в соседнем дворе технике научит, — насмешливо выговаривает Громов, приближаясь ко мне.

— Э-э-э. Ну что ж, не буду доводить до крайности!

Я виляю мимо него и припускаю в сторону поля, испытывая глухую досаду на себя. Когда-то же я должна перестать его бояться?

На поле быстро раскидываю белые фишки для упражнений, пока Громов бежит свои круги. На последнем я к нему присоединяюсь. В конце концов, я ведь не настоящий тренер, я тут для поддержки. Двигаясь чуть позади, снова его разглядываю. Пытаюсь привыкнуть хотя бы так.

Наконец он чуть оборачивается и говорит:

— Глаза сломаешь, Суббота.

Я смеюсь, не отрицая то, что откровенно пялилась:

— Давно уже поломала, Громов!

— А на кой мне подслеповатый тренер?

— Ты меня все уволить пытаешься?

Ваня отрывисто смеется:

— Ни за что. Придется со мной еще потренить.

— Тогда ускорься, Вано, — выдаю весело и шлепаю его по ягодице.

Выражение лица Громова в этот момент можно рисовать для японских комиксов. Глаза огромные, и в них плещется безграничное удивление.

Я хохочу как сумасшедшая и, задыхаясь, пытаюсь пояснить:

— Чисто футбольный жест!

— Да? Что скажешь, если я тоже отвешу тебе такой же футбольный жест?

С коротким визгом я ускоряюсь и бегу уже впереди, но слышу, как Ваня несется следом. А так как из нас двоих футболист все-таки он, то догнав, он сгребает меня в охапку. Мы оба смеемся, Ваня крепко держит меня в кольце рук и отрывает от земли. Потом целует куда достает, в ухо, и ставит обратно. Раскрывает руки и делает вид, что собирается шлепнуть, выбивая из меня еще один звонкий девчачий визг.

— Я запомнил, Суббота, — грозит он пальцем с улыбкой, — чисто футбольный жест!

Я отступаю, увеличивая расстояние между нами. Откашливаюсь, пытаясь прогнать шальное настроение, и деловито поправляю волосы:

— Бег с ускорением до последней фишки, обратно спиной с высоким подниманием бедра.

Ваня иронично приподнимает бровь, но все же слушается.

— Почему не носишь щитки? — спрашиваю, пока он выполняет упражнения.

— Неудобно.

— Зато безопасно.

— Зато неудобно, — упорствует Ваня, отдуваясь. — Мне здесь кто голленостоп поломает, ты? Или Паша?

Я рассеянно улыбаюсь, задумываясь. Достаю телефон, проверяю сообщения. Бо пишет странно, без скобочек, которыми мы обычно щедро посыпаем наши переписки, и отрывисто, словно обиделся. Ненавижу, когда у нас какой-то разлад, это запускает такую ужасную внутреннюю тревогу, как будто в голове пожарная сирена беспрестанно орет. Блокирую телефон, возвращаясь к Громову. Поговорю с братом, когда вернусь домой. Не сбежит же он от меня.

Через полтора часа после привычной уже перепалки я уговариваю Ваню закончить тренировку. Он и так делает больше, чем может, не хочу, чтобы это ему навредило. Но и Громов, должно быть, уже привык, так что сопротивляется больше для вида. Мы переодеваемся, каждый в своей раздевалке. А, когда выходим на улицу, он берет меня за руку. На короткое мгновение я задерживаю дыхание. Еще одна картинка, которую я представляла сотни тысяч раз, становится явью. И снова не сходится с реальностью.

Сначала я нервничаю, что моя ладонь потеет. Борюсь с собой, чтобы не выдернуть ее и не обтереть об джинсы. Потом думаю, не слишком ли сильно в него вцепилась. И только после этого я наконец уговариваю себя расслабиться. И тогда я понимаю, что в жизни это тоже гораздо приятнее, чем я могла бы себе вообразить. Почти раздуваюсь от восторга и гордости. Почему никто не смотрит? Смотрите же, мы держимся за руки! Это значит, что я ему нравлюсь!

Громов что-то рассказывает, но я почти не слушаю, сосредоточиться невозможно, я постоянно отвлекаюсь на то, как он переплетает наши пальцы и поглаживает мою кисть. Плавлюсь от нежности и вибрирую от той энергии, что сейчас во мне вырабатывает слетевшее с катушек сердце.

Ваня собирается вызвать такси, но мне хочется побыть с ним подольше, поэтому я уговариваю его на автобус. Мы садимся назад, открываем контейнер с оладьями от Стефани. Едим прямо руками, шутим, щипаем друг друга масляными пальцами, выясняя, кто из нас больше боится щекотки, и хохочем так громко, что зарабатываем замечание от какой-то женщины.

— Она просто завидует, — шепчет мне Ваня.

Я киваю и в тон ему отвечаю:

— Мне кажется, она просто слишком тепло оделась. Теперь злится, потому что ей жарко.

— Дутая куртка для надутой женщины.

Я прыскаю, зажимая рот ладонью, и она снова оборачивается, бросая на нас недовольный взгляд.

— Геля, — снова шепчет он, едва сдерживая смех, — а ну не дыши. Ты же видишь, ей это тоже не нравится.

У подъезда мы долго целуемся. И расстаемся только тогда, когда Ваня поддевает мою куртку вместе с футболкой, проскальзывая рукой к голой коже. Честно, конечно, я просто струсила. Раньше мне казалось романтичным то, что я не хочу целоваться ни с кем другим. Теперь мне кажется глупым то, что я не даже, куда деть свои собственные руки в этот момент.

Я открываю дверь своим ключом и пытаюсь разуться с минимальным количеством шума. В квартире темно и тихо. Как будто спят не только не только ее обитатели, но и она сама. И хоть я двигаюсь как ниндзя, из своей спальни все равно выглядывает папа, сонно прищурившись:

— Геля, ты?

— Нет, — пытаюсь пошутить, — это мой брат близнец.

— Твой брат близнец дрыхнет давно. Ты где пропадаешь?

Я закладываю руки в задние карманы джинсов. Пожимаю плечами, радуясь темноте коридора: