Фол последней надежды

— Да так. Гуляла.

— Гуляка, — качает головой папа, улыбаясь, и сбивается на широкий зевок, — Богдан говорит, что у него все на контроле, но мне правда интересно, чем так увлечена моя дочь.

Я хмыкаю. На контроле. Нашелся, блин, контролер. Потом подхожу и целую отца в щеку:

— Все в порядке, па. Ложись, утром поболтаем.

— Ладно, — он демонстративно шумно тянет носом воздух, вынося вердикт, — не пила, не курила, тогда я спокоен.

Корчу рожицу напоследок:

— Вообще-то я подросток, нам положено испробовать все вредные привычки.

— Поговори мне еще, подросток.

Папа по-доброму хмыкает и прикрывает свою дверь. Сон для него — это святое, мне жаль, что я его разбудила.

На пороге собственной спальни и останавливаюсь и, прикрыв глаза, вслушиваюсь в дыхание брата. Ага, спит, как же. Со мной этот номер не пройдет.

Глава 39

— Бо, — шепчу в сторону кровати брата, — я знаю, что ты не спишь.

Он старательно сопит. Будь это кто-то другой, поверила бы сразу, и еще устыдилась, что мешаю человеку отдыхать. Но это, блин, Бо. Я знаю даже, как он дышит! И сейчас я полна решимости докопаться до сути его странного поведения.

Поэтому я скидываю на свою постель свитшот и, не церемонясь, сажусь к брату. Он переворачивается на бок и раздраженно тянет на себя одеяло, которое я зажала.

Бормочет:

— Отвали, я сплю.

Я сую руку под его подушку, нащупывая телефон, и выдергиваю его, победоносно сообщая:

— Еще теплый!

— Ты в уме? — он переворачивается, приподнимается на локте, смотрит рассерженно. — Ты сама по ходу тепленькая.

Взмахиваю телефоном в воздухе:

— Смотрел видосы, услышал, что я пришла, и сунул его под подушку. Так?

— Энж, отдай телефон.

— А что там? Секретики от меня? — я снимаю блокировку и заношу палец над иконкой мессенджера.

Брат выходит из себя и вырывает у меня из руки смартфон, больно прихватив палец.

— Ай. Ты чего бесишься?

— А что, мне ручки тебе целовать? Пришла, разбудила, шаришься в моих переписках.

Его едкий тон обидно задевает меня. Говорит так уверенно, как будто это правда, и я просто исчадие ада. Не помню, когда последний раз брат так злился на меня.

Толкаю его в плечо и шиплю:

— Ты не спал, и твои драгоценные переписки я читать не собиралась, я никогда так не делала.

— Откуда я знаю?

— Ты меня просто хочешь обидеть?

Бо снова отворачивается и молчит. Впервые чувствую себя идиоткой, сидя рядом с ним. Понимаю, что пытается отгородиться от меня всеми силами. Но моя душа упрямо тянется к нему сквозь блоки.

И он наконец выдает глухо:

— Ты же меня обижаешь.

Опешив, пялюсь на его затылок. Делаю глубокий вдох и медленный выдох. Говорю очень спокойно:

— Чем же?

В ответ он снова молчит. И мне почему-то становится смешно. Будь это, опять же, кто-то другой, я бы уже взбесилась и ушла, потому что брат ведет себя как ребенок. И, кроме того, очевидно, что я ни в чем не виновата. Но это же мой Бо.

Вздохнув, я ложусь позади него и обнимаю со спины. Чувствую, как он напряжен. Зажмурившись, я вздыхаю и, несмотря на ситуацию, чувствую себя очень уютно и защищенно.

Мягко прошу:

— Расскажи мне, — и добавляю тихо, — пожалуйста.

Он упрямо молчит, и только спустя минуту выдает сдавленно:

— Ты со своим Громовым вообще про все забыла.

— Про все?

— Про учебу. Про Арину. Про меня.

В этот момент телефон в кармане моих джинсов вибрирует несколько раз подряд, оповещая о череде новых сообщений. Бо дергается и говорит:

— Гром пишет. Не посмотришь?

Меня снова душит неуместный смех. Я чуть наклоняю голову и утыкаюсь носом ему в загривок:

— Не посмотрю. Бо, я не пойму, ты ревнуешь?

— Бред.

Мне хочется сказать, что его нелепые обвинения — это бред. Но как-то чувствую, что не это ему сейчас нужно.

Поэтому я примирительно начинаю:

— Послушай, пожалуйста. Я тебя люблю, Бо. Ты — часть меня, а я — половинка тебя, и ничто в целой вселенной не способно это изменить. Мы с тобой вместе в этот мир пришли, вместе пройдем эту дорогу, и уходить, я уверена, тоже будем вместе. Кстати, если вдруг соберешься сделать это раньше меня, не вздумай, понял? Я тогда тоже умру, Богдан.

Брат рвано вдыхает и издает тихий смешок. Я откашливаюсь и перевожу дух, стараясь не расплакаться.

Продолжаю:

— Мы часто спорим и подкалываем друг друга, но я думала, ты знаешь, что ничто по-настоящему между нами не встанет. Кроме того, нам нужно понимать, что в нашей жизни появятся и другие люди, любовь, они будут отнимать наше время. И иногда, наверное, фокус внимания. Но это же нормально?

— Не знаю.

— Я тоже не знаю точно, но мне так кажется. Тем ценнее будет наша с тобой связь и любовь, — я покрепче обнимаю его, — потому что так должно быть. Наши души навсегда повязаны, но тела у нас не случайно разные. Мы два отдельных человека. И, забрав на себя слишком много ролей друг для друга, нам пора ими поделиться с другими людьми.

К концу своего спонтанного монолога я понимаю, что плачу. Бо сегодня спит без футболки, так что слезы и тушь я размазываю прямо по его спине, задевая переносицей позвонки. Папа зря переживал за то, что мы часто ночуем вместе. Я ощущаю Бо не как мужчину, а действительно как часть своей души в другом теле.

Брат наконец разворачивается и порывисто меня обнимает, впечатывая носом в свою грудную клетку.

— Не реви, дурная.

— А чего ты обижаешься и ведешь себя как придурок? — бормочу сбивчиво.

— Прости.

Какое-то время мы молчим, просто напитываясь теплом друг друга. И Бо повторяет:

— Прости меня. Я правда ревную. Пока Гром на тебя не смотрел, эта история выглядела для меня безопасно.

— Чего?

— Ты всегда так его любила, у меня сердце щемило от твоих страданий, от того, как ты на него смотришь. Но еще я боялся, что если он когда-то поймет, какая ты замечательная, то… не знаю, сможет забрать тебя. Разве может остаться хоть какой-то ресурс для брата, когда ты так смотришь на другого мужчину?