Фронтовые повести

— Можно посмотреть?

— Конечно, — разрешил Володя.

Это было письмо девушки, по своему желанию уехавшей на работу в Германию. Окольными путями, через больную подругу, вернувшуюся в Велиславль, письмо попало к родителям девушки.

«Дорогие мама и сестры, — читала Валя корявые строчки, — шлю я вам сердечный привет и крепко-крепко целую. Я пока жива, но не совсем здорова, здоровье все хуже. Я не работаю, все время болею, сердцем ослабла. Питание плохое, работаю с темна до темна. Кто сюда попал, всем очень плохо, гоняют как собак.

У нас обижались, что кое-чего не хватало в Советском Союзе. Там можно было жить, а в Германии очень плохо. Уже 20 лет все по карточкам получают, всего мало, хлеб дают жителям древесный, хорошего хлеба нет. Хлеба на немецкого рабочего дают 270 граммов.

Если бедная солдатка, немка, не имеет средств оплачивать квартиру, ее гонят с квартиры, безразлично, что ее муж на фронте. Не слушайте там, что в Германии хорошо. В Германии жизнь плохая, в тысячу раз хуже, чем жили мы в Советском Союзе, а наши всё бурчали. Вот здесь, в Германии, плохо. Германские жители голодают. Не слушайте никого, что Германия живет, она мучается. Мужчин здесь мало. На производстве работают всюду пленные и женщины, которых пригнали из России. Германские женщины не работают, они получают за мужей, что на фронте, но купить нечего, все по карточкам. А нам, которых пригнали из России, даже иголки не разрешают купить. Нас не отпускают ни на один шаг без конвойного, в бараках тоже под конвоем, сидим, как будто в тюрьме.

Один раз в обед дают супу, он как свиное пойло, и хлеба 200 граммов, завтрака и ужина нет, работай как хочешь, все еле ходят. В Германии работают все страны: Россия, Польша, французы, украинцы. Я сейчас нахожусь в городе Эльберге. Я день и ночь плачу, хочется повидать вас, моих милых, поцеловать, а тогда и умирать. Никто не думайте ехать в Германию.

Целую всех крепко. Настя».

— Прочитала? — спросил Володя и забрал у нее письмо.

— Ужас, — тихо сказала Валя. Она вспомнила заметку в русской газетенке, где бывший ученик парикмахера о восторгом описывал отъезд добровольцев в Германию. На что они надеялись, эти несчастные? Неужели они в самом деле поверили, что их ждет райская жизнь на чужой стороне?

— Неужели все еще находятся дураки, которые верят плакатам? — спросила Валя. — С самого же начала было ясно.

— Сейчас мало, — сказал Володя. — Боюсь, как бы немцы не начали отправлять людей насильно. Хорошо, что все мы устроены на работу…

— Письмо, — Валя кивнула на исписанный лист бумаги в руке Володи, — хорошо бы прочитать на площади, через громкоговоритель.

— Не беспокойся. Его прочитают. Вот размножим, и пусть читают.

— Да, это кое-кому прочистит мозги, — неожиданно проговорила до сих пор молчавшая Майя.

Голос ее звучал глухо, она говорила медленно, словно глубоко уставший человек. Вале хотелось сказать ей что-нибудь ободряющее, но она чувствовала, что любые ее слова прозвучат фальшиво, неестественно для девушки, которая побывала на грани жизни и смерти. Она выдержала первое испытание, ее не сломили ни пытки, ни угрозы. Ей, Вале, остается только удивляться выдержке и мужеству этой скромной девушки и в дальнейшем постараться быть достойным товарищем для таких, как она.

Время за разговором пролетело незаметно. Засиживаться допоздна было опасно. Собираясь уходить, Володя сказал, что на днях Майю перебросят в Петровку, небольшую деревушку на трассе недостроенной перед войной железной дороги Велиславль — Ученч. Там она поселится у Евгении Светловой — Ени, как любовно называли ее в деревне. Полицаи и жандармерия не обращали внимания на голенастого пятнадцатилетнего подростка, часто ходившего куда-то с корзиной в руках. Мало ли куда могла идти девчонка? Иногда девочку сопровождал заросший бородой человек, опирающийся на палочку. И патрулям невдомек было, что это уходит в лес, к партизанам, кто-нибудь из тех, кому, благодаря «родственникам» в Велиславле, удалось вырваться из страшного лагеря на Взгорье. Попав к партизанам, эти люди дрались с удесятеренной силой и, как правило, сражались до последней пули. Живыми в руки врага партизаны обычно не давались.

— Да, — сказал Володя, — здесь арифметика простая: если уж гибнуть, так надо постараться прихватить с собой как можно больше этих гадов.

Рая Белова рассказала, что была на днях на городской барахолке. Вот уж где новостей— все узнаешь! Немцы сейчас беспощадно карают за любое проявление недовольства. Достаточно обронить какое-нибудь замечание, чтобы попасть в полицию. А там суд скорый… Ходят слухи, что немецкая администрация требует от населения деревень сдать все книги на русском языке, брошюры, старые газеты. Не дай бог, если у кого-нибудь обнаружат даже испорченные наушники — смертная казнь на устрашение остальным! В некоторых селах страх оккупантов перед коммунистами и комсомольцами настолько велик, что на особый учет в волостных управах взяты даже те, кто в советское время сдавал зачеты на значки ПВХО и ГСО. Эти люди отнесены к категории «особо опасных элементов».

— Расходимся, товарищи, — распорядился Володя. — Майя, тебе уходить первой. Иди спокойно. За домом слежки нет. Это проверено. Рая тебя проводит.

— А что же мне делать? Так и продолжать кухарить? — спросила на прощанье Валя. Ей неприятно было вспоминать о своей сегодняшней размолвке с Володей, и она хотела хоть как-нибудь ее загладить.

— Так и продолжай, — рассмеялся Володя. — И старайся получше. А между делом прислушивайся, что творится на аэродроме. Там можно узнать многое! Скажем, сколько самолето-вылетов сделано за сутки, сколько самолетов улетело и вернулось на аэродром, какие у них бомбовые нагрузки. Неплохо засечь, где расположены укрытия, щели, зенитные батареи. Зенитные батареи особенно! Это очень важно! Или где спрятаны склады горючего и боеприпасов. Или как происходит перебазирование авиачастей, какова численность гарнизона, летнего персонала, аэродромной службы. Ну и моральное состояние летчиков. Как видишь, дел по горло. А у нас доступ к этому имеешь ты одна. Потом мы что-нибудь придумаем, но пока тебе придется отдуваться одной. Так что смотри, без всяких авантюр. Помни, что твой провал будет самой большой катастрофой.

— Я понимаю, — сказала Валя. — Ты не думай… У меня просто сорвалось. Глупо конечно. Ты прав.

— Всем нам хочется принести как можно больше пользы, — примирительно заключил Володя. — А главное— поскорее. Правда? Но что делать? Такая уж работа. Давайте все вместе наберемся терпения.

Вернулась Рая, ходившая провожать Майю. На вопросительный взгляд Володи она молча кивнула головой: все в порядке.

— Иди, — Володя тронул Валю за плечо. — Поздно.

Но она все медлила. Вот уже несколько дней ей хотелось поговорить с Володей о событии, которое, как она считала, накладывало на нее, Валю, особую ответственность в подпольной группе. Если бы не Рая Белова, она завела бы этот неприятный разговор, но молчаливое присутствие хозяйки дома стесняло ее.

Замешательство девушки не укрылось от Володи.

— Ты чем-то встревожена? — спросил он. — У тебя что-то не в порядке? Да? На работе? Дома?

— Ладно, — сказала Валя, прощаясь. — Потом.

По дороге домой Валя долго не могла успокоиться. Она даже хотела вернуться, и если Володя еще не ушел, выложить ему все, но передумала. Дело, которое не давало ей покоя, касалось сестры Аси.

С некоторых пор Валя стала замечать, что Ася очень изменилась. Она стала лучше одеваться, много краситься, переменила прическу. Домой она возвращалась теперь поздно и на расспросы Вали заносчиво отвечала, что имеет право на личную жизнь. Вскользь она упомянула, что уборщицей давно уже не работает. Откровенный разговор между сестрами состоялся два дня назад. Накануне Валя решила не ложиться спать до тех пор, пока не дождется сестры. Она слышала, как к дому подъехала машина, и, подбежав к окну, увидела Асю, выскочившую из автомобиля. За рулем сидел немецкий солдат, но в глубине машины Вале померещилась высокая офицерская фуражка.

Открытие поразило Валю. Она не верила своим глазам. Пока на крыльце стучали каблучки сестренки, Валя пыталась собрать лихорадочные мысли. Что она скажет Асе, как ее спросит?

Ася призналась, что машина принадлежит коменданту города Хольберу. Да, это он сам любезно подвез ее к дому. Да, она с ним знакома. И вообще… Но тут заносчивость ее пропала: она расплакалась, призналась, что ей невмоготу было переносить постоянные приставания офицеров. Каждый из них почему-то считал ее чем-то вроде вещи, у которой нет хозяина. Поэтому, когда на нее случайно обратил внимание Хольбер, заезжавший зачем-то в железнодорожную комендатуру, она не стала привередничать. Не обошлось тут и без угроз…

Сестренка плакала, уткнув лицо в колени Вали. Все ее худенькое тело сотрясалось. Валя, слушая эти горькие признания, машинально гладила ее по спине. Она молчала. Да и что в таких случаях скажешь? Ругаться на нее и грозить? Стыдить? Толку-то. Она чувствовала себя убитой, лишенной сил. Иногда ей казалось, что это сон, нелепый и страшный сон, и стоит только сделать над собой усилие, как все прояснится и станет на свои места. Но ведь не отмахнешься же так просто от стоявшего в ушах шума подъехавшей машины и громкого стука захлопнувшейся дверцы, не забудешь истуканом сидевшего за рулем немецкого солдата, и уж, конечно, не призрак в высокой офицерской фуражке померещился ей в глубине черной машины!