'Г'

– Не подходи, буду стрелять!
– После этих слов он отложил хлеб в сторону, взял ружье и навел стволы на непрошенных гостей.

Иван Павлович остановился, как вкопанный. Он хотел было возмутиться, но Лупцов опередил его и доброжелательно сказал:

– Мы не подойдем, не бойтесь. Мы хотели узнать, может, вы что-нибудь знаете? Что случилось-то?

– Если бы я знал, я бы давно академиком был, - спокойно ответил отец семейства.

– А куда вы идете?
– спросил Лупцов.
– Я не так просто спрашиваю. Мы уже несколько часов кружимся здесь. В центр не пускают, что делать - непонятно.

– Мы тоже ничего не знаем, - ответил отец семейства.

– Дома жить невозможно - черт те что творится. Сплошной полтергейст. Нашествие барабашек. "Войну миров" читал?
– Его жена, видимо, долго крепившаяся, как была с полным ртом, так и разрыдалась, и тут же вслед за ней заплакали дети.

– На "Войну миров" это непохоже, - сказал Лупцов и бросил обе сумки на землю.

– А ты хочешь, чтобы точно, как в книге, было?
– усмехнулся супермен.

– Я ничего не хочу, - мрачно ответил Лупцов.
– У тебя спички есть? Свои дома забыл.

– Есть, - ответил отец семейства. Он полез в карман, достал спички, но как только Лупцов двинулся к нему, снова взялся за ружье.
– Не подходи. Стой лучше там.
– После этого он бросил коробку Лупцову.

Курил Лупцов совсем недолго. Его раздражал этот тип с двустволкой и жующая плачущая женщина. Сделав несколько затяжек, он бросил сигарету и кивнул Ивану Павловичу. Тот сидел на своей сумке и рассматривал пятно голубовато-серебристой плесени под ногами. Он даже потрогал пятно пальцем, понюхал палец и вытер его о брюки.

По дороге домой им довольно часто попадались люди с вещами и без вещей. На улицах у всех было одно и то же выражение: страх и недоумение, и лишь один раз откуда-то из-за дома выскочил здоровый, разбойного вида молодой человек с кривым толстым дрыном в руках. Еще издали парень закричал:

– Мужики, слышь, мужики. Что случилось-то?

– Сами не знаем, - на ходу ответил Лупцов.

– Вы не эти..?
– крикнул парень и покрутил дрыном в воздухе.

– Не эти, не эти, - ответил Иван Павлович, а парень пошел рядом, принялся рассказывать, как у магазина он увидел очередь, подошел узнать, чего стоят, а ему так никто ничего и не ответил. Все молчат и только кривляются. Строят рожи и молчат.

– Страшно, - признался парень, - честное слово, страшно стало. Я на лица ихние смотрю, а у них глаза, как стеклянные у всех. А сами толкают друг друга, дергают. Руки у всех опухшие... ты бы видел. У тебя курить есть?
– обратился орн к Лупцову. Разговорчивый здоровяк получил сигарету и, неожиданно, со смехом сказал: - Я их вот этой палкой разогнал. Знаешь, бью, а они как резиновые, - палка отскакивает.
– Лупцов представил, как этот громила в одиночку разогнал толпу и спросил:

– И что, разбежались?

– А как же, - самодовольно ответил парень, а затем поправился, - ты знаешь, честно говоря, я не понял. Они вроде бы и разбежались. Я же тебе говорю, жутко смотреть. Я их дубинкой охаживаю, а они как-то и внимания не обращают, разошлись и давай друг друга дубасить. Цирк!
– громила махнул кому-то рукой на прощанье и сказал: - И чего народ разбегается? Их же мало. Час назад тварь какую-то в яме сожгли. Визжала, как свинья.
– Лупцов вспомнил лейтенанта милиции, и его слегка передернуло.

Домой они вернулись ближе к вечеру. Солнце закатилось за крыши домов, и небо сделалось таким плотным и сочным, таким насыщенным, что воздушная толща напоминала вполне материальный гигантский купол из пластика.

Свою квартиру Иван Павлович нашел открытой, с изуродованной дверью. Внутри царила разруха, будто по ней парогнали стадо слонов. В поисках припрятанных сокровищ грабители повыкидывали вещи из ящиков. Коробки и чемоданы были варварски раскурочены, а стекла в шкафах и посуда зачем-то перебиты.

От неожиданности и возмущения Иван Павлович долгое время изъяснялся одними междометиями. Он ловил ртом воздух, кидался из одной комнаты в другую и, наконец, обрел речь:

– Война! Самая настоящая война!

– Да, действительно, не стоило уходить, - сочувственно сказал Лупцов.
– Пойду я, Иван Павлович, посмотрю, как там у меня. Брать там нечего. Перевернут только все, гады, убирай потом за ними.

– Ты посмотри и - назад, а, Игорек, - попросил Иван Павлович.
– Я не боюсь. Нет. Просто противно теперь здесь сидеть. Это же помойка, а не квартира.

– Так, может, пойдем ко мне?
– предложил Лупцов.
– Ну что теперь, сторожить, что ли, это?
– Он кивнул на разбросанное белье, бумаги и фотографии.

– Нет, Игорек, надо убрать, - ответил сосед.
– Мои вернутся, испугаются. Ты давай, возвращайся. У тебя, небось, и есть нечего. А у меня консервы. И хлеб найдется.

Пообещав появиться через полчаса, Лупцов поднялся к себе. Его квартира оказалась нетронутой, если не считать им же самим разбитого телефона.

Лупцов прошелся по комнате, поддел ногой кусок телефонной трубки и сел на диван. Чувство страха у него исчезло, было лишь неприятное ощущение, будто за ним все время кто-то наблюдает, будто в квартире помимо него находится что-то живое, агрессивное и не имеющее ни размеров, ни формы. Это ощущение раздражало его, и когда Лупцов услышал в прихожей шаги, он вздрогнул, напрягся, как перед ударом, и с большим трудом удержался от желания встать с дивана и вооружиться чем-нибудь потяжелее.

Он сразу понял, что это не мародеры - дверь была закрыта на замок, и он не слышал, чтобы кто-то открыл ее или попытался это сделать. Он лишь повернул голову к двери и с сильно бьющимся сердцем замер в ожидании непрошенного гостя.

Когда в комнату вошел Иван Павлович, Лупцов вздохнул с облегчением.

– А это, ты, - сказал он и тут же осекся. Он еще раз вспомнил о том, что дверь закрыта и сосед никак не мог войти в квартиру без его помощи.

Иван Павлович второй ничем не отличался от оригинала. Лжесосед вошел молча и, не глядя на хозяина квартиры, сел на другом конце дивана.

Некоторое время Лупцов приходил в себя, успокаивался, пытался восстановить нормальное дыхание. При этом он, не отрываясь, смотрел на гостя и лихорадочно соображал, что же ему сказать. А лжесосед, совершенно не обращая внимания на хозяина, чесал ноги, самозабвенно ковырял в носу и иногда, прикрыв глаза, словно китайский болванчик, покачивал головой. Неожиданно лжесосед выпрямился, напрягся, как-то судорожно, в несколько приемов, раскрыл рот, и из глубины его тщедушного тела послышался скрипучий утробный голос: