Гармония по Дерибасову
Шрифт:
Вместо этого плейер сна преподносил Дерибасову попурри из античного мира. То в тоге, то в хитоне шлялся Мишель по немыслимо мозаичному коллажу, торговал мосластыми неповоротливыми рабами с севера, предлагал весталкам подбросить их на массивном черном паланкине и приставал к гетерам: «Эй, мадам, не имеете ли вы мне сообщить, в смысле вот этим вот моим рабам, как им пронести меня до Дерибасовской?» После этого Мишель высовывался из паланкина, рискуя вывалиться, греб руками воздух и вопил вслед удаляющимся тонким щиколоткам с толстыми золотыми браслетами: «Постойте, мадам! Я имею пригласить вас
Одиссей оказался мужиком правильным, хоть и разводил вино водой. После первой амфоры Мишель стал от избытка теплых чувств звать его Одиссеичем, а тот, хоть и обижался все больше, обнимал Мишеля все крепче.
Испуганный Мишель попросил сменить сорт вина. И пока Одиссей объяснял, что надо делать только что купленному у Дерибасова огромному лысому рабу с уже оттопыренной краденной чашей тогой, Дерибасов зайцем запетлял между колоннами и залег в тени портика.
– Огня!!!
– потребовал разгневанный Одиссей. И тут же рабы с факелами заметались по апельсиновому саду.
– Распять Мишку-предателя!
– крикнул кто-то.
Дерибасов вздрогнул и понял, что надо бежать. Но вспомнив, что при малейшем движении раскладушка рухнет, остался неподвижным: «Чего дергаться, все равно сон».
– Тогда лучше линчевать!
– восторженно завопил слишком знакомый голос Саньки Дерибасова.
Мишель испуганно протер глаза. Раскладушка рухнула. От сна остался портик и море факелов вокруг. Но напротив мрачнел Дунин дом с пристройками. Лаяли собаки, пахло навозом и мятой.
– Мало его линчевать! Хату ему спалить!
– Так хата ж Дунина...
– Тьфу! Выродок - он и есть выродок! Ни детей, ни дома.
Факелы сжались в огненное кольцо, и Дерибасов взвыл:
– Рехнулись, быки назарьинские!!! Да Арбатовы сейчас свободнее всех вас! Завтра здесь будут! У нас свое родственное дело! А тебе, Санька, оба уха оторву!
– Э-эх, прибить бы гада, - вздохнул кто-то, - да Евдокию жалко.
– А вот если б его выгнать, а Дуньке другого найти. А что - баба справная, гладкая...
– Может, поучить его?!
– Ну-ну, - отступил Дерибасов.
– Не те времена.
– Нет, ты объясни, - потребовал всеми уважаемый бригадир Тихон Назаров, - он же на тебя день и ночь пахал не разгибаясь! Что ж ты, пакостник, рубишь сук, на котором сидишь?!
– Это кто же это из них на меня пахал?!
– сощурился Дерибасов.
– Где это вы видели пашущего Арбатова?!
– Мишка, кончай ваньку валять!
– приказал шурин Федор.
– За что Елисеича засадил?!
– Что?! Что ты сказал?! Елисеича?! Кто?!!! Кто его арестовал?! За что?! А-а-а-а-а-а!
– обхватил голову Дерибасов и завыл в факельной ночи вдовой, потерявшей кормильца.
Крик, как гудок тонущего в тумане парохода, завис над молчащим Назарьино, и только из безжизненно замершего Дуниного дома послышался глухой сдавленный всхлип.
– Жалеет, - приутихли назарьинцы, - какой-никакой, а муж... И Мишка весь в соплях...
– Называется крокодиловы слезы, - встрял Санька Дерибасов.
– По легендам - съев свою жертву, крокодил плачет...
– Чего это за пиранья?
– Килька с зубами.
– Вот мы сейчас ему томат из носу и пустим. Чтоб, значит, в собственном томате...
Ничто так не возвышает человека в собственных глазах, как несправедливое оскорбление. Дерибасов поднялся. Он стоял очень прямо, был очень бледен, но сколько презрения и надменности вмерзло в его зрачки!
– Да, я шут, - тихо сказал Дерибасов ровным и тусклым голосом.
– Все вы серьезные хозяева, а я паяц. Я выродок, а вы - оплот. И самое смешное, что в глубине души я и сам в это верил. Верил, пока этой ночью вы не высветили мне свои лица...
– Дерибасов горько усмехнулся и поднял лицо к побледневшим на светлеющем небе звездам.
– Понимает...
– озадаченно протянул Тихон Назаров.
– Это...
– М-а-а-лча-а-ать!!!
– затрясся Дерибасов.
– Я - шут?! Вы, вы все шуты. Вы шуты всерьез! Шуты навозные! Старик на нарах, с ворьем, а вы балаган устроили?! Развлекаетесь?! А вы знаете, как там?! Там сейчас в камере такая же трусливая шваль, как вы, над Елисеичем измывается! Судом пришли потешиться?! Конечно, оно веселее, чем Елисеича вызволять! В город не ехать, бензин не жечь, резину не снашивать... Куркули! Дерьмо свинячье!
– Дерибасов задохнулся и замолчал.
Тихон Назаров прокашлялся:
– Ну чего... Тут Михаил в общем-то верно... Правильно, в общем, сказал... С ним после разберемся...
– По машинам!!!
– задорно пропел дед Степан и, внезапно приосанившись, широко зашагал, загребая кривоватыми ногами и похлопывая по голенищу несуществующей нагайкой.
В то время как назарьинцы разрабатывали стратегию и тактику, доливали в баки бензин и оборудовали дерибасовскую «Волгу» обнаружившейся у Еремихи «мигалкой», Арбатовы по очереди продирали и протирали глаза.
Пока цыгане сворачивали табор, Арбатовы выцыганивали себе завтрак, доставляя дающим неизведанное доселе моральное удовлетворение. Притупив хронический голод до фонового уровня, Арбатовы сбились в кучу, опасливо косясь на мелькавших под ногами цыганят.
Строго говоря, первой среди Арбатовых протерла глаза бабка Пелагиада. Не спалось старухе на такой чистой и такой продавленной койке инфекционной больницы. Бабка побродила по полутемному коридору, поскрипела скрытыми линолеумом половицами, придирчиво осмотрела разметавшуюся на кушетке медсестричку, затем подошла к окну и, увидев полившийся из-за края земли свет, перекрестилась и застыла валуном.
Так она простояла утренние клизмы, уколы, раздачу термометров и таблеток, не шевелясь и не реагируя на оклики, окрики и механические воздействия миниатюрной медсестрички. Так бы и простояла она до приближающегося завтрака, не выходи больница окнами на объездную дорогу.
Когда за толпой цыган появилась огромная арба, Пелагиада вздрогнула и, подавшись вперед, выдавила лбом стекло. В том, что она не замечала ни поднявшийся вокруг нее суматохи, ни текущей по морщинам крови, не было ничего удивительного - ведь Пелагиада была в числе прочих сопливых детей, въехавших в Назарьино на заре столетия в легендарной арбе.