Гарсиа Лорка
Шрифт:
В общем, «Китон» — это сам Лорка и его неосуществимые желания. «Я бы хотел быть лебедем!» — восклицает он со вздохом. Из-за его неловкости падает с велосипеда красивая молодая девушка, пересекавшая ему дорогу, — а мы знаем, что в фильме Дали-Бунюэля весьма изобретательно была использована тема велосипеда: так кто же у кого позаимствовал? Этот диалог заканчивается поцелуем — ну прямо как в кино, только с той разницей, что девушка… мертва. В общем, мы имеем здесь дело с окончательно разгулявшимся воображением, и эти короткие драматические «кадры», следующие один за другим без всякой логической связи, — первый признак того, что поэт находится в состоянии переосмысления своих творческих принципов. Спустя несколько лет он создаст своего «Поэта в Нью-Йорке» — самую великую сюрреалистическую поэму в испанской литературе. Поразительно и знаменательно то, что та «прогулка Бестера Китона» тоже происходила в Филадельфии. Похоже, что для Лорки кино существовало только в Америке, — и в такой же поток картинок, беспорядочный и по-своему привлекательный, он оформит несколькими
Дали с удовольствием воспринял этот «диалог», так как в нем упоминается кинематографический персонаж, который отметили для себя оба неразлучных друга; в письме, помеченном концом августа, он пишет: «Похоже, что Бестер Китон снимал свой фильм на дне моря — в соломенной шляпке поверх скафандра ныряльщика». Этот образ показался Сальвадору настолько сильным, что через какое-то время он, большой любитель шокировать, даже появился на публике в костюме водолаза, при этом едва не погиб от удушья. Но этот же образ сразу выявил и существенное различие между двумя друзьями: художнику был интересен лишь сам сюрреалистический контраст между скафандром и соломенной шляпкой и сама нелепость данной ситуации; поэт же увидел в великом комике немого кино грусть и безнадежность — знаки существа отверженного, лишенного успеха у женщин, не принятого никем, хотя и появляющегося всюду. Не заключается ли вообще весь смысл сюрреалистического искусства в сугубом обращении к индивиду — чтобы дать возможность каждому видеть что-то только свое, следовать своим собственным желаниям и представлениям?
Тем летом 1925 года два друга активно вели переписку; был даже период, когда они посылали друг другу письма каждые два дня. Федерико намеревался писать «Оду Сальвадору Дали», а тот в ответ рассыпался в его адрес преувеличенными похвалами. «На мой взгляд, — писал он ему в ноябре того же года, — ты единственный современный гений, и сам это знаешь. Хоть я и осел в литературе, но то, что я улавливаю в твоей, доводит меня до настоящего изумления!» Когда он узнаёт, что друг готовит ему поэтический дифирамб, он спрашивает в письме, помеченном тем же летом 1925 года: «Когда я смогу получить твою оду целиком?» Отсюда следует, что Федерико уже послал ему несколько многообещающих строк — в духе всё того же сюрреалистического мира, который был выстроен ими двоими вокруг фигуры Бестера Китона. В свою очередь, Сальвадор направил другу живописное послание, куда вклеил фотографии своего идола и его супруги, назвав послание «Женитьба Бестера Китона» и приписав внизу: «Пиши подробно обо всём твоему Дали Сальвадору… время-то идет»; и еще — не без лукавства: «Святая Дева Мария, Царица Небесная, молись за нас!» Письмо подписано: «Со всей нежностью к тебе — малыш Дали».
Дали вообще часто посылал письма с рисунками. В ноябре 1925 года он сообщил своему другу о первой выставке своих работ в галерее «Далмау» в Барселоне. (Там же в 1927 году представит свои рисунки Лорка.) Внизу наброска, изображающего пикадора, он еще раз подчеркивает глубину своих дружеских чувств: «Пиши мне: ведь ты единственный, кто мне интересен, — из всех, кого я знаю». Их глубокое взаимопонимание — буквально с полуслова — выражалось и в собственном языке, придуманном ими только для них двоих: в нем так много звукоподражательных междометий и детских словечек, вроде «да-а-а-а-а», «ха-ха-ха-ха-ха», «кри-кри», «рак-рак», «на», «наны» …
В тех письмах они жаловались друг другу на грусть от разлуки, выражали потребность делиться самым сокровенным. Это был расцвет их дружбы.
ЗАВОЕВАНИЕ КАТАЛОНИИ
Я назвал бы эти рисунки… очень человечными.
Почти все они целят стрелами прямо в сердце.
Федерико любил рисовать — это жило в нем с самого детства. У него всегда были при себе цветные карандаши, китайская тушь, уголь для рисования. Его поэтические тексты усеяны рисунками — они сделаны пером или карандашом, раскрашены разными цветами. Тем более — его тексты драматические. Текст уже самого первого его кукольного спектакля 1923 года — «Фарс с дубинкой», который превратится потом в «Трагикомедию о доне Кристобале и Росите» — сопровождался рисунками декораций и костюмов (по примеру Эйзенштейна, который делал наброски различных планов для своих фильмов). Лорка рисовал это достаточно талантливо, но для «Марианы Пинеды», его первого успешного театрального детища, декорации, по его просьбе, сделал Сальвадор Дали.
На следующий день после премьеры «Марианы Пинеды», 25 июня 1927 года, в Барселоне, в галерее «Далмау», была открыта, по инициативе Сальвадора Дали, выставка рисунков Лорки, которая продлилась до 2 июля. Устроителем и чуть ли не главным действующим лицом на этой выставке был каталонский критик Себастьян Гаш: он познакомился с Лоркой месяцем ранее в пивной с «вагнеровским» названием «Золото Рейна» и сразу, как он сам говорил, «был сражен ударом молнии» — то есть стал ярым приверженцем самого Лорки и его творчества: он тут же «проглотил» сборник его поэм «Песни», недавно вышедший из печати — в мае 1927 года. Сборник содержал тексты, отобранные Лоркой с помощью его рассудительного брата Франсиско: эта работа потребовала от Федерико очень много терпения. Сборник был выпущен в Малаге издательством «Литорал», директором которого был поэт Эмилио Прадос — один из друзей Лорки; впрочем, Федерико поссорится с ним из-за недочетов в этом издании —
в частности из-за типографских опечаток. Этот андалузец, уроженец Малаги, в течение трех лет руководил журналом «Литорал» (1926–1929), который имел большую популярность благодаря сотрудничеству с Лоркой (тот стал «звездой» первого же номера в ноябре 1926 года с тремя своими «цыганскими романсами») и теми, кого называют теперь «поколением 1927 года»: это Альберти, Алейсандр, Гильен, Сернуда…Незадолго до этого издатель побывал в Гренаде и провел несколько дней с Федерико — чтобы подготовить публикацию этого сборника поэм; он также присутствовал 17 октября 1926 года на открытии сезона в культурном центре «Атенео», где Лорка произнес речь, посвященную крупной фигуре испанской поэзии — Педро Сото де Рохасу, поэту XVII века родом из Гренады. Отметим мимоходом, что этот Эмилио Прадос, чувствуя в себе гомосексуальные наклонности, ранее намекал на это Федерико, но тот отверг его притязания. В одном из писем, весной 1922 года, Эмилио писал поэту: «Приходи ко мне, брат мой, я угощу тебя своим красным вином и своим медовым вином. И пусть твои новые цветы раскроются в моих руках». Это письмо, выдержанное в неприятно-напыщенном стиле, весьма двусмысленно: понятно, что под «цветами» имеются в виду поэмы Лорки, но эти странные «вина», предлагаемые поэту, и весь тон письма выдают в его авторе и другие намерения, нежели только публикация поэм, тем более что эта публикация осуществится лишь несколько лет спустя.
«Песни» были переизданы в 1929 году, на сей раз в Мадриде: в этом издании собраны и поэмы уже другого стиля, более «очищенного», ближе к «хайку», которые поэт назвал «Сюитами» — это длинная поэтическая связка (около 240 поэм), над которой поэт работал всю свою жизнь начиная с 1920-х годов; она появится полностью лишь спустя долгое время после его смерти благодаря энергичным и терпеливым изысканиям Андре Беламика. В них ощутимо не столько влияние знаменитого «предтечи», Сото де Рохаса, сколько восприятие его поэзии самим Лоркой. И в них вполне проявился вкус Лорки к миниатюрности, типичный для его родной Гренады: «Гренада любит всё небольшое… Поэтому эстетика собственно Гренады — это эстетика уменьшительная, эстетика миниатюриста». Не вызывает сомнений, что автором всех этих поэм-миниатюр является сам Лорка: такие «эпюры» и «арабески», живущие в собственном «замкнутом пространстве», могли родиться только у стен Альгамбры и только в его голове.
Итак, Себастьян Гаш, покоренный столь разносторонним дарованием Федерико, спроектировал с несколькими помощниками эту выставку, на которой первый раз в Испании были представлены картины Лорки. Их было 24; среди них — «Портрет художника Сальвадора Дали», «Поцелуй в зеркало», «Мечта моряка», «Дама на балконе» и др. Это доставило огромную радость поэту — быть представленным как настоящий художник. Он продал четыре картины, а остальные раздал в подарок своим каталонским друзьям. Однако местные критики не обратили большого внимания на эту выставку, за исключением Себастьяна Гаша, который писал в журнале «Друг искусств»: «Рисунки Лорки обращены только к чистым душам, к простым людям, которые способны чувствовать не мудрствуя. К тем, кто способен безошибочно ощутить бесконечную поэтичность детских понятий… Это продукт чистой интуиции — его рукой водило само вдохновение. Его рука умеет просто отдаться вдохновению. Она отпускает себя на свободу, не сопротивляется ничему — она сама не знает, и не хочет знать, куда ее влечет. Это настоящая поэзия, много поэзии…»
В общем, всё вернулось «на круги своя»: здесь явно выражено восхищение именно поэтом, проглядывающее в каждом рисунке Федерико: чаще всего его рисунки представляют собой своеобразные пластические метафоры.
Лорку поздравили редакторы журнала «Друг искусств», а также Ситжес, который прославился устроением своих «Модернистских праздников», — его вдохновил на это художник и писатель Сантьяго Русиньоль, влюбленный в Гренаду, которую любил живописать. Эти «Праздники» в Барселоне намного раньше, чем потом Мадрид, познакомили Испанию с блистательными именами Метерлинка, Цезаря Франка, Гёте и Вагнера, Ибсена, Мирбо и Гауптмана и других художественных знаменитостей Европы — всем им открывала свои объятия Барселона, географически более близкая Европе, чем Мадрид. Журнал «Друг искусств» был знаменем нового эстетического направления, называемого «модернизмом», которое, конечно, не могло не оказать влияния на Лорку — через общение с Дали и его друзьями в Кадакесе, Фигересе и Барселоне.
После закрытия выставки 2 июля 1927 года состоялся, как это принято, банкет — в честь Федерико-художника. И конечно, этот банкет стал триумфом поэта: Лорка читал там свое «Цыганское романсеро», и в том числе одну поэму, которая звучала особенно вызывающе в тогдашнем испанском обществе — «Романс об испанской жандармерии». Представим себе Лорку, декламирующего низким, рокочущим голосом вот такое его начало:
Их кони черным-черны, и черен их шаг печатный. На крыльях плащей чернильных блестят восковые пятна. Надежен свинцовый череп — заплакать жандарм не может; затянуты в портупею сердца из лаковой кожи. Полуночны и горбаты, несут они за плечами песчаные смерчи страха…