Гарсиа Лорка

Здесь нужно иметь в виду следующий исторический казус: со времен Филиппа V и утверждения на троне Бурбонов (которые положили конец действию «Usatges», то есть исторически сложившегося в Каталонии «обычного права», а по сути дела — конец их автономному существованию) каталонцы ненавидели центральную власть; не добавит им любви и приход к власти Франко, и похвальба генерала Кейпо де Льяно, что скоро на месте Каталонии он будет выращивать картошку. Так что Федерико этой своей поэмой попадал точно в цель: портрет стражей порядка, этих орудий подавления свободы, получился очень сильным. Надо отметить также, что еще задолго до этого своего пребывания в Каталонии Лорка решительно принял сторону свободолюбивых каталонцев: в 1924 году он подписался под протестом мадридских литераторов против мер по ограничению каталонского языка, принятых правительством диктатора Примо де Риверы. Несмотря на свою аполитичность, Федерико всю жизнь вступался, и каждый раз всё более энергично, за всех униженных и оскорбленных.

Вернемся к «Романсу о жандармерии». Именно эта поэма из «Цыганского романсеро» «обеспечит» ему вызов в суд 3 июля 1936 года, то есть за несколько дней до государственного переворота генерала Франко. Впоследствии журналист Антонио Отеро Секо, который сопровождал поэта в суде, рассказал об этом эпизоде в мадридской газете «Мундо графико» от 27 февраля 1937 года. Дело было в следующем: некий отставной военный прочел эту поэму (через десять лет после публикации «Цыганского романсеро»!), счел себя оскорбленным в своем жандармском достоинстве и подал жалобу на поэта в суд. Но Лорка нашел для судьи убедительные поэтические аргументы — и был оправдан. «Судья был умным человеком и потому объявил, что удовлетворен моими доводами». Тогда природный шарм и любезность Федерико обезоружили представителя власти. И всё же эта поэма действительно была яростным протестом поэта против испанской «полицейщины» — за ним потянулась слава «того, кто высек жандармерию». Эта слава станет для него роковой — мы в этом вскоре убедимся: человек, который отправил поэта на смерть в 1936 году, был одним из высших чинов жандармерии при правительственных структурах в Гренаде.

ПОЦЕЛУЙ, КОТОРЫЙ УБИВАЕТ

Твои губы, жестоки и холодны, На мне оставляют кровавый след. Федерико Гарсиа Лорка

Если бы нужно было найти символ их дружбы — Федерико и Сальвадора, — то образ «жестокого поцелуя» подошел бы лучше всего. Этот образ очень часто повторяется в рисунках обоих художников, и он связан обычно с видением смерти.

Сальвадор Дали, помешанный на сюрреализме и пронизавший насквозь свое сознание сногсшибательными образами, на которые было столь щедро и воображение Федерико, даже после смерти друга продолжал изображать его — его лицо, необычное, измученное, часто замаскированное под искусственностью художественного орнамента — как, например, мертвое лицо на пляже; лицо Лорки присутствует на всех полотнах Дали периода Кадакеса, вписывается во все их художественные элементы. Это целый набор образов, требующих от зрителя поисков и догадок; ясно только одно: Дали, с помощью кодового языка и криптографии, чем оба друга любили пользоваться в своем общении, старался одновременно и показать и спрятать то глубокое и невыразимое, что было в их дружбе.

Картина самого Лорки под названием «Поцелуй» изображает «перемешанные» лица Федерико и Сальвадора — она символична для всей их «иконографии» и подкрепляется поэтическим рядом одного и другого: ведь если поэт Федерико был еще и художником, то и художник Сальвадор тоже пишет и поэзию, и прозу — и в немалом количестве. «Поцелуй» был создан Лоркой в 1927 году: на этот год пришелся пик их дружбы. Смысл картины: один — это другой, и наоборот. Это единство двух существ, которые, будучи столь похожи, еще и дополняют друг друга. Можно ли было лучше передать в рисунке эту их «взаимообратимость», их общность? Это не один и другой, а один в другом. Позднее Федерико напишет в своей пьесе «Публика» (но сыграть ее на сцене было невозможно) диалог Императора и некоего Персонажа с виноградной ветвью, когда первый сжимает в объятиях другого: «Один и есть один», — а тот ему отвечает: «И всегда один. Если ты меня поцелуешь, я открою рот, чтобы твоя шпага пронзила мне горло».

В беседах с журналистом Аленом Боске, опубликованных в 1960 году, Сальвадор Дали признается, не без самодовольства, что вызывал самые нежные чувства у своего друга Федерико. Чувствуется, что фигляр и позер Дали испытывает большое удовольствие, указывая на этот оттенок в их отношениях. Он позволяет себе и большее: упоминает, что дважды чуть не стал «содомитом»…

Одно из писем Федерико Сальвадору, которое было написано по пути из Кадакеса летом 1927 года в одном из барселонских кафе, дает лишь слабые основания поверить излияниям Дали. В нем Федерико извиняется за свое грубое, неловкое, неуместное поведение: «Я теперь понимаю, что я теряю, удаляясь от тебя… Я повел себя с тобой, как тупой осел, — это с тобой, который есть лучшая часть меня самого. С каждой минутой я вижу это всё яснее и испытываю настоящее раскаяние. Но от этого моя нежность к тебе лишь возрастает…»

Гораздо интереснее то, что рассказал Дали о связи Федерико с женщиной. Поскольку «содомитом» он становиться не хотел (и «спасла» его от этого искушения Гала), он предложил другу познакомиться на курсах с девушкой-однокашницей. В Академии изящных искусств Сан-Фернандо в Мадриде занимались юноши и девушки, мечтавшие стать художниками и скульпторами. Из них двое станут близкими Лорке людьми: Маргарита Мансо и Эмилио Аладрен.

Юная художница Маргарита Мансо привлекала всех своих товарищей по учебе: они восхищались ее мальчишеской фигуркой и вызывающей элегантностью — это она ввела моду ходить без шляпы и без прически, только «в волосах», что в Мадриде того времени считалось скандальным; особенно привлекательной была ее улыбка, когда она изредка озаряла подчеркнуто суровое лицо эмансипированной девицы. Неудивительно, что именно ей предложил Сальвадор встретиться с Лоркой. Она, со своей стороны, тоже испытывала симпатию и интерес к поэту. И вот в один прекрасный вечер Федерико, Сальвадор и Маргарита оказались вместе в одной комнате на «любовном свидании». Дали рассказал об этом в тех же «Беседах» с Аленом Боске — книге, полной сплетен и саморекламы, а иногда и откровенно мерзкой, если только не списать многое в ней на то, что престарелый Дали в то время был уже просто сумасшедшим (что он и сам не отрицал). Журналисты давно уже называли Дали «спектаклем одного актера»: он действительно до конца жизни изображал из себя шута горохового, плохого клоуна — в ущерб своей живописи, действительно новаторской и во многих отношениях примечательной.

В первый и последний раз в жизни Федерико имел связь с женщиной. Был ли он очарован ее прекрасным телом — почти мальчишеским, с маленькими грудками и узкими бедрами — и ее свежей, юной душой? Ведь она была почти ребенком, или точнее — подростком: ей было всего 17 лет. Как это произошло между ними? Как с «лихой кобылкой» из его «Цыганского романсеро»? Не будем гадать — со свечой мы над ними не стояли. Гораздо важнее нам будет узнать еще об одной черте личности Федерико: к великому изумлению Сальвадора, его друг проявил огромную нежность к отдавшейся ему девушке; взяв ее на руки, он баюкал и ласкал ее, как ребенка, нашептывая ей на ухо стихи из своего романса «Фамарь и Амнон»:

Амнон, могучий и стройный, с башни своей ее видит — вздрогнули кольца его бороды, и чресла вспенились бурно. Вот голый он в лунном сиянье лежит плашмя на террасе, свистя сквозь сжатые зубы, — как дротик, что в тело вонзился. (Здесь и далее — перевод Е. Чижевской)

Эта великолепная поэма, возможно, наиболее ярко выразила в творчестве Лорки его сексуальные влечения: то, чем было для него желание и обладание.

Затем Федерико и Маргарита некоторое время были неразлучны: эту пару можно было постоянно видеть в коридорах и садах студенческой «Резиденции». Примечательный факт: Маргарита была подругой — или любовницей? — Эмилио Аладрена, студента-скульптора, и именно она познакомила Федерико с этим симпатичным молодым человеком, который вскоре стал его близким другом. Нам, почитателям Лорки, поэта и человека, достаточно знать, что он сумел, с огромным нежным чувством, объединить этих двух людей и в своей жизни, и в своей поэзии, — он посвятил им две из своих поэм «Цыганского романсеро»: «Погибший из-за любви» — Маргарите Мансо, и «Романс обреченного» — Эмилио Аладрену. Эти поэмы следуют одна за другой. Как Маргарита и Эмилио — в его жизни.

«О, САЛЬВАДОР ДАЛИ И ГОЛОС ЕГО СМУГЛЫЙ!»

Мне нужно убеждать себя, что ты некрасив, — чтобы любить тебя еще больше. Федерико Гарсиа Лорка

Самым прекрасным подарком, который мог сделать Федерико своему другу Сальвадору, была «Ода Сальвадору Дали» — длинная поэма, написанная специально для него и посвященная их дружбе. Вполне естественно, что он начал писать ее во время пребывания в Кадакесе, в семействе Дали, весной 1925 года; закончена она была в следующем 1926 году и опубликована в апрельском номере престижного журнала «Revista de Occidente», возглавляемого философом Хосе Ортега-и-Гасетом. Ода содержит 113 строк и представляет собой не просто похвалу Сальвадору и его искусству — ее можно считать одной из самых прекрасных поэм о дружбе, когда-либо написанных; это еще и эстетический манифест, который знаменует собой поворот в поэтическом мировоззрении Лорки — он «перевернул страницу» своего «Цыганского романсеро».

Критика Дали в адрес «Романсеро», этого ключевого на тот момент произведения Лорки, со всем тем условным, анекдотичным и фольклорным, что в нем было, принесла свои плоды. Сальвадор, силой своего убеждения и во имя тесной дружбы, связывавшей их, сумел подвигнуть поэта Лорку на новые свершения: тот должен был сломать традиционные метрические формы (заодно уйти от «андалузизма» и «цыганщины») и дать свободу воображению, чтобы создать прогрессивную поэзию современной Испании.

Остановим на мгновение наше внимание на стихе, повторенном дважды: «О, Сальвадор Дали и голос его смуглый!» Какое нежное чувство звучит в этом ласковом припеве! Этот «смуглый голос», смелая метонимия, был вполне в духе времени: тогда же французский поэт Поль Элюар видел землю «голубой как апельсин» и, будучи продолжателем Бодлера и его эстетики «соответствий», стремился сочетать «запахи, цвета и звуки». Так и Лорка: он «переносит» оливковый цвет лица Сальвадора, который, как упоминалось, считал себя потомком араба, уроженца Африки, — на его голос: мы сейчас тоже можем слышать его — хрипловатый и низкий, но, без сомнения, он звучал музыкальнее в его 20 лет. Тогда этот голос был мелодичным, желто-зеленым, чарующим — такой прекрасный образ дарит здесь поэт-музыкант своему другу-художнику!