Гайдар
Шрифт:
Попав в эту обстановку, он растерялся, но не оттого, что понимал драматизм происходящего, а оттого, что не мог решить, кто он сейчас: солдат или писатель?…
Было желание поговорить с людьми, вобрать в себя картины и звуки наступающей тревожной ночи, потому что подобное даже на войне увидишь нечасто. И хотя ему утром, как и всем, предстоял бой. И хотя, как журналист, как писатель, наконец, как военный историк, он был бы абсолютно нрав: каждый должен заниматься своим делом, - в глазах остальных (так думал он и так объяснял Виктору Дмитриевичу Коршенко) это не могло иметь оправдания. И он забрал у пожилого, уставшего красноармейца заступ.
Когда же на рассвете раздалась команда: «Вперед!», они с Коршенко
Многие в тот день поняли, что и победителей можно бить.
Крайний случай
Через два дня простился с Коршенко. У него уже давно имелся план: если не отзовут, остаться, сколько можно будет, с армией. А в любом крайнем случае уйти в партизаны.
Крайний случай настал.
Но чтобы возник партизанский отряд, требовались знающие, местные люди. Он местных искал и чуть было не ушел со старым партизаном Божко. Старик опять создавал партизанский отряд, но собирался воевать «без военных»: «Мы ж партизаны. Обходились в девятнадцатом, обойдемся и теперь».
– Ошибаетесь, - разочарованно ответил он.
– Теперь не девятнадцатый год.
Он уговаривал создать отряд одного случайно встреченного председателя колхоза. Председатель шел с сыном.
– Пойдемте с нами, - предлагал он.
– Выберем лесок. Вы - человек местный, хозяйственный, будете у нас начпродом… А Вася ваш будет у нас связным - разведчиком…
– Нет, у нас свои планы, - ответил председатель. Оставалась последняя надежда: повстречать матросов Днепровской речной флотилии, которым пришлось затопить суда и перейти к войне на суше. Это был отчаянный народ. И вот, словно по щучьему велению, приметил однажды под вечер нескольких человек в бескозырках и черных шинелях, которые, проверив у него документы, сообщили, что у них две группы. Человек тридцать. Выходить из окружения пока не собираются. Наоборот. Думают пробраться в Приднепровские плавни и устроить немцам «веселую жизнь».
Он сказал, что идет с ними, тепло простился с Коршенко (тот направлялся к линии фронта), но по дороге он узнал, что в лесу возле Семеновки много окруженцев. Руководит ими полковник. И люди готовятся к серьезным делам.
Представил, какая это грозная сила: воинская часть под руководством боевого командира (при неограниченном запасе оружия!) в глубоком вражеском тылу. Первая же удачная операция привлечет много новых бойцов.
И он с немалым риском и нешуточными приключениями проник в Семеновский лес, потому что немцы, видимо, тоже кое-что прослышав, лес уже оценили.
Пробираясь сюда, рассчитывал увидеть обстановку боевого лагеря, как под Скопцами. А попав, еще раз убедился: на войне слухам верить нельзя. Он увидел тысячи женщин, красноармейцев, раненых, каких-то полуштатских, полувоенных, сотни детей, которых куда-то собирались вывезти, да и не успели. Все были подавлены, растерянны, испуганы.
Спасительный лес, куда все ринулись, оказался ловушкой. О боях и дерзких операциях никто не говорил - только бы вырваться.
Очутившись тут, он неприкаянно ходил, набросив на плечи шинель, от одной группы к другой и просто обомлел, когда к нему приблизился с винтовкой наготове боец и строго спросил: «Что за товарищ? Почему такой вид?», а сзади, отрезая пути, подошло еще несколько человек. И с ними сапер-лейтенант. Лица у всех были суровые. Видимо, они его в чем-то заподозрили.
И тогда он… радостно улыбнулся, поправил шинель и предложил:
«Давайте знакомиться: Аркадий Петрович Гайдар, корреспондент «Комсомольской
правды».Бойцы и лейтенант смутились: «Гайдар… «Школа»… «Тимур и его команда». Но ему хотелось поддержать ту уставную строгость, которую они проявили. И он сказал, все так же улыбаясь: «Не верьте мне на слово» - и вынул маленькую сафьяновую книжечку. Все по очереди книжечку эту подержали и бережно вернули.
Лейтенант Сергей Абрамов и его красноармейцы были из одного понтонного батальона. От них узнал, что по одному - по двое уйти из лесу можно, а большими группами - нет. (Им на рассвете сегодня как раз не повезло.) А положение в лесу такое: народу масса. Продовольствие кончилось, второй день питаются кониной. Навести какой-то порядок пытается один человек, полковник, летчик, фамилия Орлов, но помогают ему неохотно, а в одиночку здесь много не сделаешь.
Он знал в Киеве полковника Орлова, начальника штаба 36-й авиационной истребительной дивизии. Казалось невероятным, что Александр Дмитриевич Орлов мог сидеть теперь в Семеновском лесу и заниматься сугубо земными проблемами.
Лейтенант Абрамов проводил его в землянку полковника.
– Аркадий Петрович, - изумился Орлов, - как вы здесь очутились?
Абрамов не ошибся: полковнику было трудно. И он стал деятельным его помощником: уходил в дозоры, охотился за переодетыми автоматчиками, следил, чтобы костры разводили только днем, собрал два пулемета, нашел несколько ящиков с патронами, набил пулеметные ленты, притащил к штабной землянке миномет и несколько комплектов мин. Отпрашивался в разведку, то есть каждый раз выходил из леса, а потом возвращался, доставляя сведения, которые мало что могли изменить.
Узнав, что в Семеновке немецкий штаб, с отчаяния предложил Орлову - он взорвет штаб гранатами. «А когда начнется переполох, вы тем временем вырветесь из леса». Орлов не позволил. И вскоре нашли иное решение.
…Он сидел и писал. Он мало спал теперь. И хотя добровольно взятых обязанностей хватало, два-три незаполненных часа в сутки еще оставалось. Он занимался поделками: мастерил остроносые лодочки из коры, маленькие пропеллеры для вертушки, а как-то на дощечке от бутылки с зажигательной смесью вырезал тем же ножом: «28.9.41. В лесу у дер. Семеновка под Киевом». Хотел на другой стороне расписаться и даже нарисовать рожицу. Но передумал. И просто обвел вырезанные буквы химическим карандашом.
А затем принялся за главную работу.
Он уже давно не открывал свои тетради. Событий накопилось много. И надо было хотя бы коротко их записать.
Рядом спорили несколько человек. А поодаль, на плащ-палатке, метался раненый пехотный капитан. У капитана была перевязана правая рука и правый же, кровью запекшийся бок.
Дома, когда о н садился за работу, все должно было замереть. Здесь же он писал, машинально прислушиваясь к спору, отдаленным автоматным очередям и стонам капитана. (Даже во сне теперь не выключался из обстановки. А если выключался, то совсем ненадолго.) И, продолжая делать заметки, краем уха ловил реплики спора, который был не нов: хотя лес оцеплен, немцы бьют по нему из минометов и лязгают для страху гусеницами танков, трудность заключается не в том, чтобы отсюда вырваться (многим это удавалось), а в том, чтобы уйти от преследования.
Бывали случаи, когда немалых размеров группы, потеряв до половины состава, прорывались, а потом с горя возвращались обратно: в этой проклятой степи негде переждать день, чтобы двинуться ночью…
На своей плащ-палатке забеспокоился раненый и почти внятно во сне произнес: «Чепуха, я знаю выход…»
На него не обратили внимания: за полчаса до этого капитан кричал: «Куда вы гоните технику? Тут же болото?! Я это знаю, я охотник!»
И вдруг капитан настойчиво и ясно повторил:
– Чепуха. Вы слышите? Чепуха. Я только немного окрепну и выведу…