Газета День Литературы # 111 (2005 11)
Шрифт:
Впереди, в сотне метров, маячил могучий загорелый торс — на длинных ногах. Ядир шествовал к берегу. Сегодняшний его визит был третьим за два года. Никто из них не знал, кто он есть, откуда и когда доставлен в эту спаянную компанию. Разнолобковых близняшек обучали йоге, кама-сутре, древнееврейским обрядовым навыкам. Учили резать и готовить кроликов, предварительно содрав с них, еще живых, шкуру и сцедив кровь. Учили многим языкам, вливая их в заскорузлые мозги ночами из плейера: бабешки должны понимать с полуслова Властителя их Ядира, прихотливо скакавшего в разговорах галопом по языковым Европам.
Зверюшка лабух, являя собой
Кокинакос — царь и бог на огромном жарком камбузе, полдня вчитывался в меню из разных стран. Остальное время колдовал над блескуче-никелированными кастрюлями и сковородками, сопрягая казалось несовместимое, стряпая и состыковывая множество рецептов из кулинарии разных народов. Часть из приготовленного поедалась. Остатки вываливались свиньям.
Время, правительства, события текли и изменялись. Неизменными оставались их обязанности при Ядире. И они запрограммированы были сдохнуть, но выполнить их без сбоев и заминок.
Ибо все человечество плавало по воде. Ядир — меняющий тела при неизменной, нафаршированной нечеловеческими знаниями и памятью голове — ХОДИЛ , как и ТОТ, двухтысячелетний, из Евангелия, которого чтил даже Коран…
Ядир ступил на рыхлый песок. Его щекочущая прохлада надежно приняла босые подошвы, уже изрядно истомленные склизкой зыбкостью воды. И Властелин довольно заурчал, смакуя каждый шаг по тверди. Пустынно-благодатным нежился перед Ядиром вековой бор, на время стерилизованный от человеческих бацилл. Вкрадчиво и одиноко прошипев днищем по песку, ткнулась в берег тугим носом лодка. Шагнул на борт и грузно спрыгнул в воду Кокинакос. Взял увесистый простынный сверток у сестер, вынес на берег. Нагнулся, уложил обвисшую тяжелую бель у ног…
Они сегодня-таки сотворят свой Сцидо Амафрейкес, предписанный их древней тягой к мести — в честь Мордехая и Эсфири. И благостно и хищно вскипавший в племенной памяти, настоянной на смертоносных, как яд гюрзы, преданиях и мифах, где властвовали над людскими скопищами его прапредки зилоты и сикарии.
Ядир вздохнул прерывисто и сокрушенно: как стройно, мудро было слеплено все предками, как возвышало драгоценным таинством их вязко-местечковую спайку в этом деле!
В пятнадцатый день Шайвата вел старшина подсчет не шекелей, а гойских денег — на христианскую кровицу. Потом их всех от мала до велика накрывал божественный Пурим. Затем выкрадывали иль выкупали на собранные деньги христианских младенцев и добывали из них долго, со смачным наслажденьем кровь: кололи, надрезали кожу, протыкали печень, катали в бочках, утыканных гвоздями. И лишь затем все приступали к сборам багряной, с пряным парком живицы — под визг и верещанье тех, кто был им предназначен Высшим провиденьем в жертвы. Затем, закончив сборы, мочили в жертвенной крови полотенца и простыни. Сжигали их. По крохам, не дыша, собирали пепел.
И эта драгоценная и невесомая субстанция, огражденная от гойских глаз и ушей набором предостережений, шла в дело: в пищу роженицам — для облегченья родов, в медовые пряники
Пейсаха, на закрытые веки покойников... да мало ли куда использовалась эта жижа, сцеженная с младенцев и превращенная очищающим огнем в пушистую серятину — прах... как было стройно все и мудро, а ныне старится, ветшает и чадит под слизью опасений, страха......Свита, между тем, вершила сноровисто свое дело. Кок запалил в мангале из сухих ветвей костер. Едва приметные на солнце языки огня плясали в дымном мареве свой зыбкий перепляс.
Костер из вереска догорал в мангале. Груда углей, разровненная коком по днищу мангала, полыхала малиновым жаром — под стук секиры. Начальник охраны Иосиф, зачехленный в кожаные доспехи римского легата, стесывал секирой кору с кряжистого дуба-великана, стоявшего поодаль от леса.
Закончив тесать, стал приколачивать к затесине поперек ствола метровую плоскую слегу. Два кожаных лоскута куртки, прикрывавшие его голый зад, дергались в такт ударам, хлопали по твердым полушариям.
И Ядир, следя за плотницкой процедурой, почуял, как набухает кровью, распирает чехол в алмазах его мясистый и могучий орган, нацелено ориентированный на эти полушария. В них был свой смак: вид полушарий грел в предстоящих групповых утехах с разнолобковыми самками.
Но параллельно с этим смаком в иные — мозговые полушария Ядира недавно стал заползать предостерегающий холод. Новый глава его охраны Иосиф ходил и действовал при Властелине недопустимо нерасшифрованным. Если кок, мартышка и две самки были для Владыки стеклянно-прозрачными, то этот важный спец по тайно-виртуозным операциям, гроссмейстер восточных единоборств, стратегически обученный сторожевой пес со сверхчуткой интуицией на опасность, умеющий одинаково равнодушно общаться как с говночистами, так и с президентами, — этот новичок в свите Ядира не впустил в донные глубины своей натуры никого.
Даже Ядира. Десятикратно проверенный, отобранный спецслужбой Иосиф был иудеем-зилотом, прямым потомком полководца и историка Римской империи Иосифа Флавия.
И этот внучатый потомок два дня назад бездарно прокололся.
Оборудованный биопротезами медвежьих лап и медвежьей башкой, в которую была вмонтирована потайная кинокамера, он выкрал младенца у староверов, попутно угробив родителей безупречно звериным приемом — изодрав их до костей.
Но кинокамера — этот бесстрастный прокурорский глаз, зафиксировала недопустимое в его поведении: жалость. Неприметным шустрым пруссаком сквозанула она в действиях Иосифа. Если хозяин Оседень был умерщвлен молниеносно, тихо и нещадно, то перед самкой его сработал в исполнителе некий сбой — затор. Ей было позволено сопротивляться. И даже выпустить наружу вопль, который едва не сорвал все дело. Дитеныша убитых, этого потса-вундеркинда, он усыплял хлороформом и уносил с совсем уж неприличной бережливостью.
Но самое недопустимое было в конце операции: макая коготь в кровь убитой самки, он начертил поверх фетвы Корана на стене фамильный и Верховный знак Ядира: "Надзирающее око". Зачем? Чтоб запустить в примитивную черепушку следака тонкий намек на толстые обстоятельства — "медведь здесь не причем"?
Но спрашивать Иосифа об этом было еще рано. Накопятся другие факты — настанет время для допросов.
...Творец жратвы Кокинакос выпрямился и взглянул на Ядира: все готово. Можно начинать?