Гениальная власть! Словарь абстракций Кремля
Шрифт:
Как-то летом зашла речь об убийствах, и я сказал, что в 2011 году следует ждать смертей необычных, демонстрационных. Едва меня высмеяли за пессимизм, как на другой день отрезали голову поэту Шамилю Джигкаеву за стишок. Убийство было демонстрацией стихотворению «Едут волчата на хадж» года три, дело старо, как выход Буданова из тюрьмы. Затем убили дагестанского теолога-миротворца Садикова. В промежутке был приговор по делу Тихонова — Хасис, а убитый ими Маркелов — адвокат семьи жертвы Буданова. Наконец,
Убийства в России обычно соразмерны неопределенности, накопленной в российской политике. Они фокусируют риск, предлагая ту или иную политическую подсказку.
Например: «терпеть больше нельзя», либо «все они там зверье». Убийства умеют провоцировать на преждевременную вспышку, могут ссорить опасные группы. Во всяком случае, они политически упрощают ситуацию. Убийство, своего рода управленческий месседж с шоковым резюме. Оно говорит, что выход из несносной ситуации вправе быть чрезвычайным.
Паролем убийств является Кавказ и невыносимость его существования в теле России. Кавказ стал идеологией и с этнографией Кавказа все меньше связан. Это предвыборный Кавказ. Лишенный кавказских средств развязки, где месть заканчивает конфликт, он лишен этнической идентичности. В нашу жизнь он вводит убийства, как точки государственной экспозиции, важную подробность, готовящую к финальной сцене. В таком ландшафте нет невиновных и нет деятелей, но есть жертвы. Здесь нельзя уйти от убийства иначе, как став незаметным, никем. И в этом ландшафте уже нет защитника, нет в принципе. Дизайн убийств 2011 года избыточный, неэкономный. Он подсказывает мысль, что там, где стреляют — там и Кавказ.
Кавказ воцарился в границах тандема, неспособного выявить для себя и ответить на простые вопросы. Радикальная беспомощность власти взывает к радикальной воле темного будущего.
Все чаще кадровые перемены, все больше начатых и заброшенных реформ. Как точечный орнамент на картинке-загадке, они рассеивают внимание, скрывая фигуру, проступающую из глубины. Вот неромантичная, непохожая на горного абрека, швейковски-добродушная физиономия генерал-майора Александра Белевитина. Тот всего лишь хотел убить посредника при получении взятки. В закрытых комнатах нашей власти все они время от времени тихо сходят с ума. Бывают убийства вследствие того, что некто сошел с ума; бывают — как метод управления безумцами. Вот место сборки точек в фигуру — имплозии внезапной, как Гаврила Принцип с бутербродом в руках и с пистолетом в кармане, выходящий из кафе Штиллера навстречу машине эрцгерцога.
Конфликты
Первая трудность для власти — в том, что население нелояльно к государственной системе, которую само же поддерживает. Колдуя над сохранностью путинского большинства, мы исходим из хорошо проверенного опыта: гражданин нелоялен государству. Тем самым и мы не смеем ограничиваться рамками государства — Гений выше Конституции.
Мы строили демократическую систему не от любви к демократии, а оттого, что ничего кроме демократии на мировом рынке нет — это глобальный мейнстрим. А что не испробовано, слишком уж экзотично. Демократия для власти — ее деловой костюм. Значит ли это, что в России речь идет лишь об «имитационной демократии»? Не обязательно.
Вспомним, что говорил о демократии Чарльз Тилли. Демократия возникала повсюду в силу особых обстоятельств, и они объяснимы —
но лишь там, где сама демократия налицо. Тилли сравнивал демократию с озером — если озеро есть, легко объяснить, как оно возникло, но объяснение не подойдет для мест, где условия есть, а озера нет.Одна из формул демократического процесса у Тилли — «широкий, равноправный, взаимообязывающий и защищенный консультацией по поводу политических назначений процесс выработки политического курса». Сюда входят формирование парламента, внепарламентские дебаты в медиа и социальных сетях — вся зона активности политического класса вообще. Она поддерживает жизнь демократического государства, но сама она ее не создает. Государство не вырастает из этих «взаимообязывающих консультаций» там, где его нет — например, в России.
Здесь есть практически все, описанное у Тилли. Но никто никому не обеспечивает защищенность и взаимную лояльность. Условия для формирования озера Тилли есть, а озера нет.
Власть есть — государство не образуется. Зато дефицит государства форсирует нашу власть, толкая ту к социальной экспансии.
Форсированная власть создает Государственность — заглушку на месте несозданного государства: «Здесь могло бы быть ваше государство!». Но его нет.
В фокусе интересов Тилли — общественные сети. Горизонтальные общественные сети сближаются с государством как защитником в конфликте с другими сетями. Общественные сети лояльны государству в той мере, в какой государство защищает их от уничтожения при конфликте.
Одна из вещей, не дающихся ни Медведеву, ни Путину, ни России, — честная организация поля конфликтов. Властьохранитель боится конфликта, ссылаясь на опыт русского прошлого. Конфликты мы гасим или забалтываем, а силу власти бросаем против самого конфликта, а не в защиту его сторон.
Власть навязывает неравенство сторон конфликта, ища виновника, а не решение. Формируется спрос на «виновника», и у одного из участников появляется соблазн использовать государство против другого. Едва только один из них первым напялит маску Государственности, конфликт коррумпируется, и симметрично ответить нельзя. Конфликт превращается в борьбу «государства» с мнимо «антигосударственной» стороной, что сверхприбыльно для тех, кто удачнее замаскировался под «государство».
Власть провоцируют, чтобы та не уклонялась от обслуживания сложившихся частных преимуществ. Разумеется, властьохранитель коррумпируется, и монополия на насилие от нее ускользает. Но сама она, как ни странно, при этом усиливается! Насыщая угрозами жизнь частного лица, власть остается единственным застрахованным субъектом. Иметь с ней дело рискованно; еще рискованнее — не иметь.
Слабая сторона конфликта, лишенная правовой защиты, должна заплатить за выход либо капитулировать — но в России и так опасно. Бизнес-игры здесь — игры на уничтожение; капитулирующий не ждет милосердия. Он просто откупается от агентов государственной власти, противопоставленных конкурентом. Разумеется, так он добавочно коррумпирует власть.
насилие монетизируется. Ее многократно сдают в аренду участ