Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

Во всемирной схватке труда и капитала Димитров не видел полутонов. Казалось, само время, сотканное из острых противостояний и потрясений, подтверждало: «Среднего пути нет!»

В конце декабря 1919 года по улицам болгарских городов снова прокатились многотысячные демонстрации. Люди скандировали: «Хлеба! Топлива! Одежды! Жилья!», требовали конфискации имущества у спекулянтов и справедливого распределения продовольствия среди жителей столицы. Волнения помешали правительству начать программу реформ. Александру Стамболийскому требовалось спешно стабилизировать положение в стране, чтобы провести новые выборы и составить однопартийный кабинет, поэтому он не стал церемониться. Репрессии обрушились на рабочих и служащих государственных предприятий, принимавших участие в демонстрации, – все они были объявлены уволенными. Это ещё больше усилило общественное недовольство. Градоначальник ввёл в столице осадное положение. По призыву лидеров БЗНС в Софию двинулись из деревень безземельные крестьяне, беженцы, безработные, из которых создавались отряды Оранжевой гвардии [24] , предназначенные для помощи властям в подавлении волнений.

24

Это название объясняется оранжевым цветом партийного флага Земледельческого союза.

Действия правительства поставили столицу на грань гражданской войны. То и дело вспыхивали кровавые разборки между забастовщиками и оранжевогвардейцами, активных коммунистов арестовывали, обвиняя в подготовке вооружённого восстания. Чтобы избежать бессмысленного кровопролития, ЦК БКП пришёл к выводу, что стачке надо придать организованный характер. Возглавить её должен ОРСС. Делегацию во главе с Димитровым, предложившую провести переговоры и закончить дело миром, премьер-министр выслушал, однако отменять решение об увольнении государственных рабочих и служащих не стал.

Политическое руководство стачкой ЦК БКП поручил Василу Коларову – секретарю ЦК, Георгию Димитрову – руководителю рабочих профсоюзов и Христо Кабакчиеву – редактору газеты «Работнически вестник». Им пришлось перейти на нелегальное положение. Предосторожность оказалась своевременной: полицейское управление выпустило распоряжение об их аресте, в квартирах прошли обыски.

Кабакчиев, Коларов и Димитров принадлежали ко второму поколению активистов болгарской партии, вышедших после мировой войны на главные роли. Димитрову было около сорока, Коларову и Кабакчиеву немного за сорок. Возраст зрелости политического деятеля, когда уже накоплен значительный опыт, но ещё не утрачена способность сомневаться в незыблемости нажитой мудрости.

Биографии трёх видных деятелей БКП были во многом схожи: активная работа в партии тесных социалистов, беспрекословная верность тому курсу, который указывал патриарх движения – Димитр Благоев, избрание членами ЦК, депутатами Народного собрания, статьи в печати, участие в международных совещаниях социалистов. Но, в отличие от Димитрова, постигавшего науки и иностранные языки самостоятельно, его товарищи получили образование за границей, а в Болгарии работали адвокатами (вспомним, сколь престижной была эта профессия – ведь об адвокатской карьере сына осторожно мечтал и мастер-шапочник Димитр Михайлов!). Зато Георгий обладал другим безусловным преимуществом: никто из высших партийных функционеров той поры не знал рабочую среду так близко, как он, и никто так естественно не ощущал себя частицей класса, как он.

Почти два месяца Георгий укрывался на разных квартирах у верных людей. И всё это время продолжался его письменный диалог с Любой. Письма и что-нибудь съестное доставляла ему домашняя работница Тодорка. Люба писала о положении дел в столице и стране, о настроениях людей. Эта информация помогала Георгию оценивать перспективы стачки, которые не выглядели радужными.

Во время вынужденного заточения появилась возможность проштудировать книги из домашней библиотеки, до которых не доходила очередь «на воле». Заказал Любе «Историю французской революции» и «Историю германской революции», начал писать реферат о задачах профсоюзного движения, для чего попросил Любу прислать протоколы Всероссийского съезда профсоюзов («Это большая непереплетённая книга, лежит на нижней полке шкафа, напротив письменного стола») и русско-болгарский словарь. Много работал, много курил и пил много кофе.

Конечно, Люба тревожилась за него, и эта тревога вновь подтачивала её неустойчивую психику. Он уговаривал Любу больше отдыхать, бывать на воздухе, а может быть, уехать на время в Сербию. Но она и слышать об этом не хотела: уехать сейчас – значит бросить любимого и неминуемо обречь себя на ещё большие страдания. Вот если бы удалось свидеться… Однако председатель синдиката металлистов Антон Иванов, отвечавший за безопасность Димитрова в период стачки, был непреклонен: «Георгий сейчас не принадлежит ни тебе, ни себе самому. Он находится в распоряжении партии, и только партия вправе решать, кто может его посещать. Власти хотят его головы. Но неизбежно лишится головы и тот, кто вольно или невольно облегчит власти эту задачу». И всё же, всё же… Однажды суровый Антон передал Любе запечатанный конверт от Георгия, а после заставил изменить внешность до неузнаваемости, проинструктировал относительно конспирации и проводил в дом по улице Царя Бориса, где в комнате на втором этаже обитал Георгий.

«Нахожусь ещё под сладким впечатлением от нашего великолепного „рандеву“, – пишет он на следующий день Любе. – Вечером так увлёкся работой и работал с таким блаженством, что даже не заметил, что уже час ночи!»⁴⁴ Таковы модификации любви: одного она обращает в мечтательное состояние, а в другом пробуждает невероятные творческие силы.

О главном Георгий, конечно, не писал – о том, как по ночам, переодевшись в офицерскую форму, осторожно пробирается в сопровождении товарищей на заседания стачечного комитета. Как-то само собой сложилось, что именно Димитров стал играть в руководящей тройке ведущую роль. Он понимал, что стачка транспортников больше похожа на взрыв отчаяния людей, бессильных что-либо изменить, чем на организованное выступление, когда чётко формулируются лозунги, выставляются требования и так далее. Силы были равными: ни правительство вкупе с оранжевогвардейцами, ни транспортники не могли переломить ситуацию в свою пользу. В такие моменты неизбежны крайности. Революционное нетерпение охватило радикально настроенных стачечников, магический лозунг диктатуры пролетариата манил к восстанию.

Димитров убеждал комитетчиков, что вооружённое выступление, к которому призывают «коммунисты с анархическими головами», стало бы чистой воды авантюрой. Правительству удалось натравить деревню на город, рабочие блокированы в своих кварталах, самые активные находятся в тюрьмах. Несмотря на формальную договорённость между коммунистами и социал-демократами о совместных действиях, каждый профсоюзный центр действует самостоятельно. Надо учитывать и международный фактор: страна оккупирована войсками Антанты, а Советская Россия, окружённая кольцом фронтов, не сможет прийти на помощь восставшему болгарскому пролетариату.

В брошюре «От поражения к победе», написанной по горячим следам стачки, Димитров сделал вывод, что правящий режим обрушил на железнодорожников и связистов всю мощь государства, потому что посчитал происходящие события преддверием революции. Особую угрозу правительство увидело в политической стачке, проведённой по призыву ЦК БКП с 29 декабря по 3 января в знак солидарности с транспортниками.

На пятьдесят четвёртый день стачечный комитет принял решение организованно прекратить борьбу. Обозревая в своей брошюре беспрецедентное по массовости и длительности выступление болгарских рабочих, Димитров подчеркнул, что «пролетарские стачки оцениваются не столько по непосредственным своим материальным результатам, сколько по далёким и устойчивым последствиям, которые они несут общему освободительному движению рабочего класса. И в этом смысле борьба рабочих-транспортников вовсе не напрасна»⁴⁵.

Однако не таков был наш герой, чтобы покинуть поле сражения, не сказав последнего слова. Двенадцатого февраля 1920 года в совете Софийской общины планировалось рассмотреть вопрос о восстановлении на работе уволенных рабочих и служащих общины, которые участвовали в декабрьской демонстрации. «В общинном совете дело идёт к тому, что на решающее заседание, которым, может быть, станет завтрашнее, мне необходимо явиться, – пишет Георгий Любе. – От моего голоса будет зависеть решение вопроса об уволенных рабочих и служащих общины, которых более 400 человек. И я пойду, предусмотрев все меры, чтобы по возможности избежать ареста… Если сможешь, будь на всякий случай в общине во время заседания. Очень хочу тебя видеть!»⁴⁶

Он решил рискнуть, хотя и знал, что за его поимку назначена награда. Поехал на заседание в специально нанятой коляске с поднятым верхом в сопровождении двух верных людей. Рассчитал так, чтобы явиться в зал к началу дебатов. Здание совета, расположенное в глубине городского сада, было заранее окружено рабочими. Появление Димитрова вызвало замешательство. Воспользовавшись этим, он произнёс краткую речь в защиту уволенных и быстро скрылся.

Вечером Тодорка принесла письмо. «3–4 дня рабочие говорили одно и то же: „Эх, если бы Георгий Димитров был здесь“, – писала Люба. – И пересчитывали голоса, сколько на сколько придётся. Когда ты вошёл, они не поверили собственным глазам. Георгий Димитров!.. Как будто какое-то волшебное слово прокатилось по коридору… А когда ты уходил, кто-то, не удержавшись, крикнул мне: „Браво, госпожа, это люди народа!“ Журналисты, как бешеные, ринулись за тобой, но наши дьяволы встали у выхода и никому не дали шелохнуться… До свидания! Пусть всегда так и будет!»⁴⁷