Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи

В воспоминаниях, написанных в 1953 году, Александр Цанков буквально по часам воссоздаёт события той короткой июньской ночи. Подготовка переворота шла как по нотам. Политическую программу будущего кабинета разработал «Народен сговор», а движущей силой переворота стала «Военная лига» во главе с полковником Вылковым. Только царь попортил крови заговорщикам. Борис III, унаследовавший от своего отца умение хитрить и лавировать, никак не проявлял своего отношения к плану государственного переворота, так что Цанков после одной из встреч с ним сказал своим соратникам-полковникам: «Если переворот будет успешным, он вас благословит, если нет – повесит». Ещё больше неопределённости внёс неожиданный визит царя Бориса к Стамболийскому в село Славовица, где премьер проводил на своей вилле отпуск. Общались они вполне мирно, хотя впоследствии этот визит, состоявшийся за несколько часов до переворота, приобрёл зловещую окраску.

Несмотря на загадочное поведение царя, заговорщики решили выступать. В 2 часа ночи 9 июня войска Софийского гарнизона быстро заняли почту, телеграф, железнодорожный вокзал, взяли под охрану царский дворец и блокировали дома, где проживали министры. Полицию заменили военными, на перекрёстках главных улиц разместили пулемётные расчёты и кавалерию. Благодаря тщательной конспирации переворот произошёл молниеносно. Оставалось узаконить новый режим царским указом.

В 5 часов Цанков и несколько новоявленных министров отправились в царскую резиденцию «Врана». Долго искали царя, который (как бы случайно!) спозаранку отправился на прогулку по огромному парку. Пережили несколько нервных минут, когда явившийся во дворец Борис отодвинул в сторону подготовленный для подписи указ со словами: «К сожалению, не могу это сделать, не могу одобрить этот акт. Моё дело сторона, не делайте меня своим соучастником». И только когда адъютант доложил царю, что армия действительно контролирует положение, министры ждут царского решения, а французский посол уже сообщил о перевороте президенту Пуанкаре, – только тогда Борис подписал указ. Министры вздохнули с облегчением: альтернатива получить благословение или быть повешенными перестала существовать⁶⁶.

Цанков ничего не пишет о том, обсуждалась ли в то тревожное утро судьба премьер-министра, с которым царь дружески беседовал накануне. Скорее всего, заговорщики решили не втягивать монарха в грязное дело – а то, что Стамболийского ожидает расправа, было очевидно каждому из них.

Султана Рачо Петрова, видная столичная дама, близкая к дворцовым кругам, красочно рассказывает в своих мемуарах о том, с каким нетерпеливым любопытством ожидали в Софии известий о Стамболийском, молчаливо предполагая, что финальный аккорд переворота должен быть особенно острым и будоражащим нервы. Она пишет: «„А Стамболийский? Где Стамболийский? Арестован?“ – спрашивают повсюду. Слухи носятся различные и всё более разнообразные. Убежал, скрылся, – нет, ведёт бой в Пазарджике, потом – движется к Софии, потом – послано войско из Пловдива, идёт сражение, артиллерия двинулась, и после – затишье, молчание! Чёрная тень накрыла столицу. Что-то грозное, что-то страшное случилось. Что? Никто не говорит вслух, шепчут, как будто боятся, стыдятся громко сказать о том, что случилось»⁶⁷.

Случилось же следующее. Посланному в Славовицу отряду не удалось арестовать свергнутого премьера: он собрал верных ему людей и организовал оборону, перебираясь из одного села в другое. Однако дни его оказались сочтены. Тринадцатого июня какой-то крестьянин указал место укрытия свергнутого премьера, и Стамболийский оказался в руках карателей. На следующий день после длительных издевательств (Стамболийскому нанесли более 50 ножевых ран, отрезали кисть одной руки и пальцы другой) его умертвили. Существует легенда, что его отрезанную голову палачи отвезли в Софию, чтобы организаторы переворота убедились в том, что ненавистный враг мёртв. Этот слух показывает градус злобы и ненависти заговорщиков к Стамболийскому и его сподвижникам.

В первые дни нового режима были убиты шесть министров, несколько депутатов Народного собрания, кмет (глава администрации) Софии и другие активные члены БЗНС. Многие деятели Земледельческого союза попали в тюрьму. Райко Даскалова, ближайшего соратника Стамболийского, вскоре застрелили в Праге, где он пытался организовать Заграничное представительство Земледельческого союза. Организатором расправ с поверженными политическими противниками стал конспиративный «Конвент» – возглавляемая Иваном Вылковым узкая группа особо доверенных военных и «лигарей», исполнителями – боевики-автономисты ВМРО и сотрудники третьей секции Военного министерства, известной в народе под названием «Эскадрон».

Несмотря на кровавые расправы, у Димитрова не было сомнений в правоте нейтралистской тактики партии. В докладе на конференции профсоюзов он характеризует политику свергнутого правительства БЗНС как политику фашистского наступления на массы, которые встретили его падение «не только безо всякой боли, но даже с чувством облегчения». Это заявление не соответствовало действительности. В Плевенском, Шуменском, Пловдивском и Тырновском округах крестьяне с оружием в руках выступили против заговорщиков. Кое-где и коммунисты, не дожидаясь указаний из центра, тоже взялись за оружие. Тем не менее Димитров полагает, что по причинам внутреннего и международного свойства поднимать восстание под лозунгом рабоче-крестьянского правительства в момент «вооружённой борьбы между верхушкой городской и сельской буржуазии» было нецелесообразно.

Иной точки зрения придерживалось руководство Коминтерна, считавшее, что на Балканах разгорается новый очаг мировой революции. Хотя из Софии поступала скудная и запоздалая информация, Радек остро раскритиковал бездействие болгарского ЦК в «начавшейся гражданской войне». По его мнению, обязанность каждой компартии – «рисковать и бороться даже под страхом поражения». Вполне определённо выразил настроение революционного нетерпения Зиновьев, потребовавший от болгарской партии «любой ценой вступить в борьбу».

Посланные из ИККИ в ЦК БКП радиограммы с требованием разъяснить позицию партии, занятую по отношению к перевороту, и её дальнейшие планы, остались без ответа. Тогда было решено направить в Болгарию генерального секретаря ПККИ Басила Коларова, чтобы он на месте разобрался в ситуации и в случае необходимости скорректировал политическую линию БКП.

Тайная миссия Коларова, успешно начавшаяся 17 июня переправой на моторной лодке из Севастополя в Варну, на родине сразу дала осечку. По пути в Софию Коларов был задержан полицией и препровождён обратно в Варну, где помещён под арест в армейскую казарму. Мера против генерального секретаря Коминтерна, явившегося в Болгарию нелегально, выглядит довольно деликатной. Все болгарские газеты уже трубили об «агенте СССР и Коминтерна», но власти, по-видимому, не хотели осложнять отношений ни с БКП, остающейся внушительной политической силой в стране, ни с северным соседом.

Коммунисты Варны, как вспоминают современники, по распоряжению ЦК устроили свидание Басила Коларова с Георгием Димитровым, выдавшим себя за его двоюродного брата. По другим данным, Димитров приехал в Варну позднее, когда Коларова освободили из-под стражи по ходатайству ЦК БКП, адресованному лично премьеру Цанкову, и сопровождал товарища до Софии. Так или иначе, но именно Димитров стал первым из высших партийных руководителей, кому довелось обсудить с полномочным представителем Коминтерна сложившуюся ситуацию и варианты её дальнейшего развития.

Однако вряд ли первый разговор в казарме или в поезде привёл к изменению взглядов Димитрова. Судя по всему, и сам Коларов не был полностью убеждён в ошибочности принятого ЦК решения. Цель его тайной миссии как раз и состояла в том, чтобы взвесить все «за» и «против», понять действия товарищей, уяснить актуальные политические задачи и т. д. Он убедился, что реальное положение дел в Болгарии нисколько не напоминает обстановку «гражданской войны», которой грезили Зиновьев и Радек. Об этом свидетельствуют два пространных письма, отправленные им из Варны в ИККИ, в которых он делится своими впечатлениями, полученными в первые дни пребывания в стране. Сопротивление режиму сломлено, сообщает Коларов, в стране царит спокойствие, правительство чувствует себя уверенно, а БКП продолжает работать в условиях политической свободы, лишь введена цензура органов печати. Пытаясь объяснить причины пресловутого решения ЦК, Коларов напоминает своим адресатам о травле коммунистов правительством БЗНС, о неудачах Стамболийского в проведении внутренней и внешней политики и о других обстоятельствах, которые были приняты во внимание партийным руководством. Поэтому ЦК и решил «предостеречь рабочих от выступлений, грозящих для партии разгромом, и сохранить всю революционную энергию рабочих для наступающей новой тяжёлой борьбы с буржуазией во имя рабоче-крестьянского правительства». Посланец Коминтерна перечислил ряд важных вопросов, на которые он собирался получить ответ у партийного руководства, чтобы оценить обстановку и избрать правильную тактику.

Высший партийный совет, заседавший всю первую неделю июля, подтвердил правильность нейтралистской установки ЦК. «Массовые движения создаются вообще не партиями, но жизнью, – убеждённо заявил Христо Кабакчиев. – Партия может их только расширить и углубить». Но уже появились несогласные. Первым стал Коста Янков – майор запаса, занимавшийся в ЦК военными делами. Через неделю нейтралистская политика ЦК подверглась критике на собрании Софийской организации, отрицательное отношение к ней выразили некоторые региональные комитеты. Фактически в партии появилась оппозиция, требовавшая обратиться к БЗНС и другим партиям для создания единого фронта и организации отпора заговорщикам.