Гилморн

Кто кому открывал мир любовных утех?

Она не переставала ласкаться к нему — касалась губами кожи, перебирала волосы, прижималась щекою к его ладони, шептала всякую любовную чепуху:

— Я никогда не думала, что эльфы такие красивые… Когда я тебя в первый раз увидела… я даже не надеялась… ты был такой скромный, невинный… как ребенок… я думала, мне придется всему тебя учить… а ты как будто мысли мои читаешь… эльфы читают мысли?

— Только те, которые хотят быть прочитанными, миледи.

— И ты совсем-совсем никогда не был с женщиной…

Гилморн на мгновение задумался. По правде говоря, он был далеко не так невинен в отношении женщин, как считала Найра. Технически он, конечно, никогда прежде не делил с ними постель, но девственность его в данном вопросе оказалась сильно потрепана. Был, например, темный чуланчик в таверне, куда его затащила одна отчаянная служаночка… спустила с него штаны и устроила сеанс горячего орального секса… И еще пара эпизодов… ну отплясывал на столе в кабаке с полуголой красоткой, ну целовался на спор с девицей-авантюристкой в черном кожаном прикиде и с полуторным мечом за спиной… сущие пустяки, право слово… до постели же не дошло (кстати, почему? Пути Эру неисповедимы, однозначно).

Так что Гилморн деликатно промолчал, тем более ответа она и не ждала. Мысль ее путешествовала по своим дорожкам:

— А с мужчиной? Ох, ну что я такое говорю, прости меня, пожалуйста, не знаю, что на меня нашло!

Разумеется, Гилморна не удивил вопрос, учитывая, в каком милом краю она выросла, и в какой милой семье жила уже несколько лет — просто заставил на миг растеряться. Как честный эльф, он должен был ответить что-то вроде: «Да, твой муж, мордорский военачальник, взял меня в плен и изнасиловал… Он, знаешь ли, предпочитает блондинов, так что держал меня в спальне и не выпускал из постели… а потом я сбежал и завел себе еще несколько любовников… эльфы, люди, кто подвернулся… в общей сложности персон двадцать… и твой деверь, между прочим… я никого не забыл?»

— Так хорошо, как с тобой, мне еще никогда не было, — ответил он дипломатично и нисколько не покривил душой. Хорошо ему бывало неоднократно, а вот именно так хорошо — действительно никогда.

В женщинах и вправду есть магия, теперь он был в этом убежден.

Глава 3

Проникая сквозь витражи, солнце расцвечивало комнаты яркими красками. И такими же красками расцвела жизнь Гилморна в замке Эргелион. Бабье лето, словно нежная любовница, ласкало итилиенские холмы и долины. Дозревал на полях урожай, тучные стада паслись на душистых лугах, ветви деревьев клонились к земле под тяжестью плодов, и призрачной казалась угроза с Востока, о ней легко было забыть на изобильных пажитях Южного Итилиена.

Осенняя страда принесла обитателям замка множество хлопот, но хлопот приятных. Гилморну это было очень на руку: в суматохе никто не обращал внимания, как Найра с Амрисом светятся от счастья и какие влюбленные взгляды бросают на своего эльфийского гостя. Они сами могли бы заподозрить правду, потому что знали друг друга хорошо, но именно в те дни им доводилось крайне редко встречаться. Найра, как полагается леди, оставалась в замке, куда свозили десятину и урожай с собственных полей эргелионских лордов, и на ней лежала вся ответственность за то, чтобы кладовые, погреба, подвалы были заполнены, и зимой ни в чем не случилось недостатка. Амрис, как полагается лорду, объезжал нивы, сады и пашни, смолокурни, мясобойни, пивоварни, следя за ходом работ, и Гилморн неизменно его сопровождал, деля с ним заботы и развлечения. Роль лорда заключалась в том, чтобы воодушевлять своих подданных, окружать их неусыпным отеческим надзором, проявлять внимание к их нуждам, и Амрис играл ее безупречно. Как о чести, его просили сжать первый сноп, скосить первую охапку травы (стародавний обычай, идущий от тех времен, когда лорд трудился вместе со своими крестьянами), и выяснялось, что Амрис довольно ловко управляется с косой и серпом. Им подносили овощи и фрукты, лесные ягоды, свежевыпеченный хлеб с солью, холодное пиво в жбанах и мед в сотах, только что зажаренную рыбу или птицу. Случалось и другого рода угощение. Свеженькие юные парнишки не имели ничего против провести с господами часок наедине на сеновале или в перелеске и, слегка поломавшись по традиции («Ой, милорд, чтой-то вы делаете, срам какой, маманя меня заругает…»), мигом оказывались без одежды. В первый раз Гилморн был несколько шокирован, хотя и возбужден тоже, и спровадив мальчишку, потребовал от Амриса объяснений.

— Энне, какой же ты наивный. Думаешь, он из-за денег с нами пошел? Да ему все мальчишки обзавидуются. Он еще десять лет будет хвастаться, как у эльфа в рот брал. Расскажет еще, что у тебя член две пяди длиной и пупка нет.

— Эру, у них что, никакого стыда?

— При чем тут стыд? Их учат, что лорду служить — высшая честь, какая только может быть. А если лорд нежный и щедрый, они еще передерутся, выясняя, кому с ним пойти. Я в округе немало проказничал, знаю. Как-то даже деньги перестал давать, так нет, все равно лезли. Один мне говорил: «Вы, милорд, не такой совсем, как наши деревенские, вы такой гладкий, и пахнет от вас приятно, и целуетесь сладко…» Ах, Энне, когда ты вот так поднимаешь брови, у меня тоже кое-что поднимается… Послушай, неужто и вправду не понимаешь? Здесь так принято, с мальчишками развлекаться, пока не женат. Девицы-то под запретом, даже для лорда. Девственность блюдут до свадьбы. Если кто девицу обесчестит, могут жениться заставить, из деревни выгнать, ноги переломать… а если к замужней бегать, то муж и за вилы может взяться. Есть еще вдовушки, но они редко бывают симпатичные. Опять же, дети лишние никому не нужны. А с мальчиком — и приятно, и безопасно. Если он твой сын, так вообще можешь вытворять все, что хочешь, никто слова поперек не скажет, хоть посреди деревни его пяль. Я в детстве с деревенскими дружил, тайком от отца, так что многое слышал и видел. Говорить об этом не принято, и напоказ выставлять тоже, все по чуланам да сеновалам… Отведет папашка сынка на конюшню, раком поставит, вожжами по голой заднице уму-разуму поучит, а после трудов праведных за милую душу и поимеет. А сынок — дубина здоровенная лет восемнадцати — еще папашке поклонится в пояс да поблагодарит за науку. Потом на ком-нибудь из младших отыграется. Видел, как у них в домах спят? Кто на полу, кто на сеновале, кто на полатях, старшие вместе с младшими, батраки, братья, кузены, кто попало, а ночи холодные, а кровь играет… Тут уж не разберешь, по согласию или нет. Вот у этого мальчишки наверняка есть парочка старших братьев, которые пользуют его и в ротик, и в попку. Заметил, какие у него губки умелые? А еще… Ох, черт, что я говорю! Энне, ну не хмурься так, прости, не надо было мне… не для эльфов такие истории… мне самому вначале противно было слушать…

Гилморн действительно помрачнел и закусил губу, пока Амрис живописал деревенские нравы. Эру, как это низко — совращать детей! Однако тут же он припомнил, что сероглазый мальчик подчинялся вовсе не принуждению, а своему собственному горячему желанию, и вполне понимал, что делает (уж в этом-то Гилморн, как эльф, мог быть полностью уверен). И был он один такой на сотню прочих смазливых парнишек из других деревень и хуторов, не проявлявших никакого особенного рвения до взрослых забав. Должно быть, Амрис просто сгустил краски, или собственные пристрастия заставили его видеть мир несколько однобоко. Пристрастия — или пережитый опыт?

— А с тобой старший брат поступал так же? — спросил он вкрадчиво.

Амрис опустил глаза и залился краской: красноречивый ответ, не представляющий никакого труда для истолкования.

— Н-ну… н-нет… то есть… — промямлил он.

Гилморн сжал его руку — сильно, до боли.

— Не лги мне, я этого не люблю.

Вид у Амриса был самый разнесчастный.

— Не сейчас, Энне… давай потом поговорим…

— Я хочу знать, Амрис.

— Пожалуйста, не заставляй меня.

«Глупенький, да ты просто жаждешь, чтобы я тебя заставил!» — подумал Гилморн, а вслух сказал:

— Мне и так все ясно. Я просто хочу знать подробности. И ты мне расскажешь.

Он раздвинул Амрису ноги коленом и устроился между ними. Штаны его все еще были расстегнуты, а на Амрисе вообще не было ничего, кроме наброшенной на плечи рубашки. Он вытянулся на траве, прижимаясь к Гилморну, просительно заглянул в глаза.

— Я не могу… ну что ты, Энне…

— Это ведь он сделал тебе татуировку, правда? — рука эльфа стиснула ягодицу юноши.

В лице Амриса отобразился испуг:

— Валар всемогущие, ты что, мысли читаешь?

— Только те, которые хотят быть прочитанными. И я знаю, что ты сгораешь от желания все мне рассказать.

— Ах, Энне… вдруг ты придешь в ужас… я был тогда маленький и глупый, пятнадцать всего… нет, не могу… и не проси… ах… — он вскрикнул, когда Гилморн нежно куснул его за ухо:

— Придется, лапочка, придется. Не ломайся, а то не получишь кое-что вот сюда, — и пощекотал этим кое-чем Амриса в промежности.

— Хорошо, я расскажу, — сдавшись, покорно сказал юноша, подставляя губы под поцелуй Гилморна, — но сначала… — он обхватил его коленями, приподнимая зад, — ну давай, Энне, миленький… не томи… иди сюда… вот так… дааа…

Еще несколько дней Амрис увиливал от обещанного рассказа. Гилморн его не торопил, прекрасно зная, что юноша и так у него в руках. Кроме того, предвкушение события эльфы ценили не меньше самого события. Они по-прежнему предавались любовным утехам — на полянке в лесу, в подвернувшемся стогу сена, на бережку уединенной заводи, и пару раз еще деревенские мальчишки, отчаянно стреляя глазками, сами вызывались постелить гостям на сеновале или отвести к пруду. Теперь Гилморн относился к ним проще, к этим горячим похотливым зверькам, и с наслаждением принимал ласку бесстыдных юных ртов и тугих мальчишеских задочков. Все было позволено — и купаться голышом, отведя Амрису глаза особым умением (которым лесные эльфы владели в совершенстве), чтобы он не увидел татуировку на спине у Гилморна, и валять его в высокой траве, доводя до изнеможения, и зажимать в уголке под лестницей в замке, затыкая протестующий рот своими губами… и в ночной тиши проскальзывать в спальню Найры, и ласкать ее до рассвета, до сладких воплей в подушку (лишь бы никто не услышал), до судорог, до экстаза, до безумия, до звезд перед глазами, до трепетной нежности, до мокрых от пота простыней, и приносить ей багряные розы из самого дальнего уголка сада, сплошь заросшего колючими кустами, и белоснежные лилии из пруда, и яблоко с макушки старой яблони, куда только лесной эльф может влезть, без труда балансируя на самых тонких ветках… и петь им обоим эльфийские песни, и читать стихи, и говорить о любви так, что каждый из них принимал это на свой счет.