Гиппогриф Его Величества

К несчастью, он слишком хорошо понимал, что с неё нельзя свернуть. Нужно либо идти вперед, либо ложиться в могилу.

— Располагайтесь, — сказал Калеб, расправив плечи. — У нас много работы.

***

Похороны императора Корнелиуса прошли пышно. Они состоялись спустя две недели после поражения при Рипсалисе, когда основные силы вернулись в столицу, а небольшая часть армии осталась держать осаду у города, перекрывая торговые пути. Проститься с почившим императором собрались тысячи людей. Они несли ко дворцу цветы и свечи, многие плакали так, будто вместе с ним ушли свет и радость всего народа. Несмышленые дети наивно спрашивали матерей, отчего им так грустно. Те, утирая слезы, отвечали, что спокойные дни для империи закончились, и теперь начиналась бесконечная смута из-за внутренних распрей и внешних дрязг. Никто не верил, что Калеб сможет удержаться на престоле дольше пары месяцев.

Ему шестнадцать. Он не закончил обучение и едва смыслил в военном деле. Что он может теперь, когда империя находилась в состоянии войны, а непокорный Рипсалис сломил даже его отца?

Калеб молчаливо выдерживал недоверчивые взгляды и непрекращающиеся толки. Он провел церемонию прощания как полагается: произнес речь — четкую и выверенную, как механизм часов. В ней он отметил, что скорбит по отцу вместе со всеми подданными империи, а также заявил, что продолжит его великое дело и не посрамит светлую память. Калеб призвал народ сплотиться в сложное время, не поддаваться на провокации врагов и с честью встречать удары судьбы. Несмотря на то, что он унаследовал от покойного императора ораторский дар, ему не удалось пробиться к сердцам людей. Они были слишком отравлены страхом, чтобы открыться юному правителю. Увидев в глазах подданных недоверие, Калеб лишь сжал зубы.

Он плохо запомнил церемонию, особенно после своей речи. Единственным, что намертво отпечаталось в разуме, стало жаркое полуденное солнце, пустой гроб, сиротливо лежащая внутри него брошь и цветы. Целое море белых цветов. Они были повсюду. Удушающий аромат заставлял голову кружиться, а в глазах — рябить. Теплый ветер ничуть не согревал, а лишь иссушал глаза, из которых так и не пролились слезы. Плач — удел детей. Калеб больше не имел на это права, ведь внезапно стал не просто взрослым, а самым важным человеком империи. Он осознал это трижды. В первый раз, когда клал цветы в пустой гроб, установленный рядом с гигантским портретом отца. Во второй раз, когда ему на плечи опустили алый плащ, расшитый мехом, а на голову водрузили корону. И в третий раз, когда мать, холодно взглянув на него, сухо пожелала успехов в новой роли.

Ни поддержки, ни сострадания он не получил. Его одаривали лишь давлением, ожиданием и требованиями.

Бумаги, стратегии, жалобы, совещания, вести с дальних рубежей и военные отчеты — всё это свалилось на него, погребая под собой. Калеб спешно пытался вникнуть в дела империи, которая теперь лежала на его плечах, и с помощью советников — принять верные решения. Главной проблемой стало поражение при Рипсалисе. Причем не столько, как грязное пятно на репутации, сколько повод для соседних королевств нанести удар исподтишка. Смерть императора открыла двери для всевозможных тайных заговоров и теневых игр. Калеб знал, что рано или поздно, подвергнется атаке, призванной убить его, чтобы окончательно ввергнуть страну в хаос, но пока не знал, откуда мог прийти удар. Осведомители уже донесли, что в некоторых королевствах собирались войска. Если бы они объединились в союз и выступили против империи, мог вспыхнуть новый затяжной конфликт. Чем бы он кончился, невозможно было предсказать.

Погибая под горами бумаг и отчетов, Калеб не мог найти времени, чтобы навестить верного друга. Лишь когда он утомился настолько, что перед глазами заплясали буквы, а верные телохранители стали обеспокоенно переглядываться, он позволил себе прерваться. Возвращаться в покои не хотелось. Несмотря на то, что там всё спешно переделали, каждая деталь напоминала об отце. Калеб помнил, как ребенком забегал туда по утрам, чтобы позвать его на прогулку, а тот улыбался в лучах восходящего солнца. Нет. Идти туда не было сил.

Калеб покинул рабочий кабинет и вышел во внутренний парк. Солнце давно скрылось за горизонтом, и всё вокруг освещали магические фонари. Он уверенно, пусть и устало, направился по дорожке мимо фонтана и статуй древних богов. За ним безмолвными тенями последовали охранники. Ночной воздух — чистый и прохладный — наполнил легкие, а стрекотание ночных насекомых немного утихомирило мятущуюся душу. Впереди, в самом дальнем углу, показалось небольшое строение. Это было стойло, предназначенное для его личного гиппогрифа — Бланша.

— Ждите здесь, — негромко приказал Калеб, открывая дверь.

— Есть, Ваше Величество.

Охранники застыли на месте, и он вошел. Внутри оказалось теплее, и несколько слабых кристаллов освещали просторный загон. На стойке сбоку висели седла, рядом с ними расположились попоны, а на специальной полке — расчески и прочие полезные вещи. В воздухе висел стойкий запах трав — особых лекарственных настроев, которые ежедневно готовили придворные маги. Гиппогриф нашелся на лежанке у стены. Красивый, путь и достаточно маленький для своего вида, он безмятежно спал, глубоко дыша. Белые перья струились по крыльям, иногда перемешиваясь с коричневыми и образовывая загадочный узор. На передних лапах, похожих на птичьи, лежала голова, увенчанная мощным клювом. Яркие золотые глаза были закрыты.

Калеб подошел и опустился рядом, на пол, проводя рукой по перьям.

— Привет, красавец, — сказал он едва слышно. — Как ты? Надеюсь, чувствуешь себя лучше. Мы так давно не виделись, но тебе всё ещё нездоровится. Я велю казнить всех магов, если они не поставят тебя на ноги в ближайшее время.

Гиппогриф пошевелился и приоткрыл глаза. Он не поднял голову, приветствуя его, а лишь устало посмотрел, точно спрашивая, зачем его разбудили в столь поздний час. Губы Калеба дрогнули, а руки нежно стали перебирать перья на загривке.

— Как бы я хотел снова подняться с тобой в небо, — вздохнул он. — Улететь ото всех забот и раствориться в облаках, но…

Калеб потер покрасневшие глаза и устало ссутулил плечи. Он действительно измотался за последнее время. Гиппогриф вытянул крыло и накрыл им его, точно желая защитить. Калеб опустился ниже, припадая к мощной шее, и зарылся носом в перья. Несколько минут он просто лежал, прерывисто дыша, и скрывая дрожь тела. Когда он заговорил, голос оказался глухим и потерянным:

— Знаешь, отец умер, — сказал он. — Теперь я — император, и должен выполнять его роль. Это большая ответственность, и все рассчитывают на меня, но я не знаю, справлюсь ли. Это тяжело. Гораздо тяжелее, чем можно было представить. Я не знаю, кому верить, а кому — нет. Иногда кажется, что рядом не осталось ни одного друга, и все лишь желают моей смерти. Но ты ведь не оставишь меня, верно?

Гиппогриф прокурлыкал что-то нежное и коснулся его головы клювом. Калеб с облегчением вздохнул и закрыл глаза.

— Спасибо, — прошептал он. — Я знал, что могу верить только тебе.

Он свернулся калачиком около гиппогрифа, и тот укрыл его крылом, будто оберегая ото всех бед. Калеб проспал несколько часов и не заметил, что взгляд его старого друга изменился. Стал осознанным. Умным.

Человеческим.

Глава 2. Человек и зверь

Ему снился сон.

Высокие, упирающиеся в небо здания сверкали, подобно хрустальным бокалам на солнце. Над ними летали огромные птицы с неподвижными крыльями. Они издавали ни с чем не сравнимый рёв, но их не боялись. Люди давно перестали обращать на них внимание, и только детишки радостно показывали пальцами, крича: «Самолет!». По дорогам сновали толпы: кто-то торопился, кто-то расслабленно шел, кто-то недоуменно искал нужное здание — жизнь кипела. Всюду стоял шум, слышались разговоры, иногда — ругань. Люди толкались, не замечая друг друга, и в воздухе висел тяжелый городской запах. Деревья росли лишь в парках, а зеленую траву давно изничтожило серое дорожное покрытие.