Гладь озера в пасмурной мгле (сборник)
Шрифт:
Он сказал:
— Вот что действительно здорово, что рядом со статьей поместили репродукцию… Вы не представляете себе, какие двери это вам открывает…
— Жаль, что он еще и объясняет — что здесь изображено, — хмуро отозвалась она. — Это совсем нелепо… Терпеть не могу всех этих, объясняющих мне, что я хочу сказать своими картинами…
Лёня придвинул к себе лист бумаги с переведенным текстом статьи, нашел нужное место:
«Название картины — „Аския“, что на узбекском означает: „состязание в острословии“. На деревянном помосте, „айва-не“, в ряд сидят мужчины в ватных халатах. Закинув головы и широко разинув рты, с пиалами в руках, они хохочут над чьей-то шуткой. Абсолютно застывшее
Колористическое решение полотна чрезвычайно насыщенно: обозначены несколько звонких ясных цветов, горящих спектральной изначальностью, и по всему полотну основной аккорд чистых цветов отзывается в цветовых смесях и отзвуках, тону которых трудно дать определение. И этот контраст звучных тонов и грязно-серого цветового «гула» сопровождения вносит в картину напряжение и ошеломительный драматизм»…
Пока он читал, она докурила сигарету и, как обычно обмакнув окурок в тарелочку с кетчупом, машинально легко провела несколько линий на квадрате неровно нарезанной бумаги, которую здесь предлагали посетителям в качестве салфеток.
— А мне кажется, все это верно… Да это и не важно! Поймите, что… Дайте, дайте немедленно этот набросок, да, вот этот, не смейте комкать! — он аккуратно вложил очередную «окуроч-ную» почеркушку в какую-то книгу в портфеле… Перехватил ее ускользающий взгляд… — О чем вы думаете, Вера?
— Представила сейчас, как радовался бы Стасик… — сказала она задумчиво. — Наверное, съездил бы мне лапой по затылку на радостях… О господи, как я не догадалась! Надо было повезти Дитера в Янгиюль! Германа Алексеича уже нет, но там живет племянница, Роза, и все картины бережет… — Вера откинулась на стуле, раздраженно сцепила руки замком. — Ну конечно, надо было показать его картины! Ведь Стасик ужасно талантлив!
— Станислав был человеком небольшого, но умного дарования, — осторожно возразил Лёня, ковырнул вилкой в круглой коробочке из теста и, вздохнув, отодвинул тарелку… — Это был такой… Стасов, простите за каламбур… Думаю, со временем он стал бы прекрасным педагогом, что тоже не так уж часто встречается. Но не более того… Вы-то неизмеримо талантливее его!.. И, смею думать, он это прекрасно понимал уже тогда.
— О чем вы, что вы несете! — возмутилась она… — Вы понимаете, в каком возрасте Стасик погиб?! Ему было всего двадцать семь лет!
— Да-да, и он писал симпатичные пейзажи. А вы в двадцать семь лет…
— Молчите!!! Я вас ненавижу.
— Я это знаю… — грустно сказал он.
Месяца через два Дитер неожиданно появился у нее в студии.
Осторожно постучали в дверь, Вера крикнула: — Войдите!
Склонившись над мольбертом шестилетнего Саши Майкова, она показывала, как набирать на кисточку акварельную краску, как стряхивать лишнюю воду… Наконец обернулась. В дверях стоял Дитер, улыбался.
Она ахнула, вдруг страшно обрадовавшись, и удивилась самой себе — ну и что? Подумаешь, наверное, явился доукомплектовывать будущую выставку…
Он поцеловал ее, запачканную краской, руку, и сказал,
что приехал дня на два, забежал вот повидаться, а ближе к ночи Лёня приедет к нему в гостиницу… Может быть, Вера составит им?… Нет, сказала она, все эти поздние застолья отзываются наутро поздним подъемом, а ей рано вставать… Иначе свет уходит…— Я понимаю. — сказал Дитер. — Не могу настаивать… Разрешите ли, я вас провожу?
Часа полтора он терпеливо дожидался, пока она закончит занятия с детьми… Потом помог убрать в кладовку детские мольберты, вымыть банки от краски…
Наконец они вышли…
Пока ехали в трамвае и потом еще минут пятнадцать шли пешком, Дитер объяснял ей, насколько современная индустрия по изготовлению имен в изобразительном искусстве отличается от того времени, когда славу художнику, — например импрессионисту, — очень медленно и постепенно составляли коллекционеры, критики, сами художники, пробивающиеся целой группой на выставках… — такое медленное завоевание рынка за счет упорства и жизней самих художников… Сейчас все в руках кураторов, объяснял он, — молодых людей с университетским образованием, которые выучили искусство на студенческой скамье. У них свои концепции развития этого искусства, свои идеи. Они и прогнозируют искусство согласно своим идеям; художников они находят, видя в них сырье, и создают их, как неких исполнителей собственных замыслов…
В этой индустрии есть определенные рычаги, определенные приемы, говорил Дитер, я верю, что вам предстоит многое пройти на этом пути… верю, что ваше имя… в современной индустрии…
— Увы, — сказала она полушутя. — Боюсь, что я — человек доиндустриальной эпохи…
Перед подъездом она остановилась — попрощаться, но Дитер, мягко взяв ее за локоть, улыбнулся и проговорил:
— Ну хорошо, вечером вы меня бросаете. Но на чашку кофе вашего милосердия достаточно?
Вера улыбнулась его симпатичной манере говорить по-русски и сказала, что кофе она варит знаменитый…
В подъезде горел свет, у батареи стояла какая-то женщина. Достаточно было поворота головы, чтобы Вера поняла — кто это…
— О-осподи! — мать отшатнулась к стене… — ну, ш-шала-ва, испугала! Лысая-то, а? Эт чего тебя обрили — тиф у тебя, что ли?
Вера молча смотрела на нее…
— Чего выставилась? Не признала?
— Наоборот, — сказала Вера. — Признала сразу.
— Во-о-от… это хорошо… И не делай вид, что не знаешь меня…
— Дитер… — Вера повернулась к своему провожатому… — вы не могли бы переждать этот важный творческий разговор у меня в квартире? Вот ключ… последний этаж, налево…
Он вгляделся в Катю, неуверенно обернулся к Вере и проговорил:
— Нет. Я бы хотел оставаться.
— Вот-вот, оставайся, — сказала Катя, — ты мне не мешаешь… Я недолго. Я только бы хотела знать — мне что, ни хрена не полагается?
Вера с изумлением уставилась на эту фантасмагорическую женщину, которую не видела несколько лет… Мать располнела, огрузла, волосы красила в цвет воронова крыла, и рысьи светлые ее глаза на фоне черных волос были насыщены пронзительной животной яркостью.
Катя потрясла газетой «Комсомолец Узбекистана», где в идиотской статье местного журналиста о весенней выставке была помещена черно-белая репродукция картины «Илья Иванович гадает!» — и два-три крайне беспомощных абзаца уделено успеху «небезызвестной Веры Щегловой».
— Вот это, говорю… Мне ни хрена не полагается? Ты, значит, картинками будешь торговать, жиреть-наживаться, а я вроде ни к чему отношение не имею?! Мне часть не положена? Я, значит, в тебя тыщи не вкладывала…
Вера расхохоталась. Оборвала смех, вгляделась, наклоняясь, в подъездной темноте, в это возбужденное лицо, и вновь звонко расхохоталась.