Главная русская книга. О «Войне и мире» Л. Н. Толстого

Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой.

Не порывистая то есть идеалистка, а ловкая лицедейка, искусно управляющая своим поведением. Выражаясь еще грубее, не живой человек, а светская функция. Условная фигура, запускающая механизм книги. Этот механический оттенок удачно передан в московском спектакле, где Анна Павловна двигается, словно автомат, перемахивает стул хромой ногой, как искусственной, вовсе обращается в манекен в какой-то момент, и ее, бездыханную, уносят со сцены (манекен и кукловод не одно и то же, но оба – из мира марионеток).

То, что Шерер – не обычный персонаж, а некая конструкция, метафигура, следует уже из того факта, что она держит «салон». Но никаких «салонов фрейлин» в природе не существовало, незамужняя женщина не могла устраивать званый вечер. В черновом варианте Толстой пробовал объяснить эту фантастическую ситуацию тем, что у Анны Павловны суперпривилегированное положение, позволившее ей не пойти на работу (хотя фрейлины и жили «на работе», в том торце Зимнего дворца, что выходит на Адмиралтейство, на третьем этаже; много носились по лестницам) из-за болезни. Автор эти неубедительные объяснения вымарал; в результате А. П. Шерер предстает персонажем из другого измерения, действует поверх традиций и установлений. [2]

2

Традиции, впрочем, менялись. Возможно, здесь аисторизм Толстого связан с тем, что «во второй половине 1850-х годов фрейлины, которые, как правило, ранее были только обслуживающим персоналом и в лучшем случае собеседницами императриц, начинают играть совершенно новую роль. Постепенно фрейлины императрицы Марии Александровны формируют вокруг нее (все же не вокруг себя. – В. К.) салонный политический, славянофильский кружок. Блистали в кружке две незаурядные фрейлины: Анна Тютчева и Антонина Блудова. На вторых ролях к ним примыкала фрейлина Анна Карловна Пиллар. Отличительной чертой этих новых фрейлин была “прикосновенность к политическим течениям”» (Зимин И. Детский мир императорских резиденций: Быт монархов и их окружение. М.; СПб., 2011. С. 355).

Итак, на пустой сцене – можно даже представить их перед занавесом, который еще не поднялся, не раздвинулся, – два хладнокровных кукловода. После короткой, но содержательной стычки они находят точку общего интереса.

На первый взгляд, они говорят о большой истории, о войне и мире, о Наполеоне, но эти смыслы ускользают от читателя, автор даже и намеренно не дает нам внятной исторической информации. Значит, важнее второй взгляд: конфликт характеров, сшибка интересов, человеческое измерение, которое важнее исторического?

Но есть и третий взгляд, которому в качестве самоценного объекта представлена сама стычка, ее схема, энергия и пружина, ее щелкающая конструкция, безразличная к тому, кто в стычке участвует и какие проблемы решаются.

Приличная разговорная машина. 1-1-II

В первой главе два героя покачивались в пустоте на диване, во второй

гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили.

В советском и английском фильмах история начинается именно с массовой сцены, с заполненной-заполняющейся гостиной. Начать, как начал Толстой, никто не захотел, два человека в пустоте – возможно, это не слишком кинематографично. И в спектакле «Война и мир. Начало романа» авторы не оставили Анну Павловну наедине с князем Василием, сразу посадили приглядывать за дуэтом юмористическую тетушку. Она даже, чего нет в книге, произносит «а-а-а» и «и-и-и».

В мае 2019 года я устроил в интернете небольшой опрос: с чего начинается «Война и мир»? Из сорока отреагировавших две трети ответило, что с массовой сцены. Аберрация, наверное, связана как раз с тем, что так показано в кино. И всем памятна формулировка «салон мадам Шерер», а раз «салон» – значит, толпа.

Итак, Элен, Лиза Болконская, Ипполит, виконт Мортемар, аббат Морио, Пьер… Герои наполняют гостиную, читатель находится как бы среди них, он, допустим, тоже только вошел, стоит на ногах, оглядывается по сторонам, взгляд его ориентирован горизонтально.

В британском кино это подчеркивается фронтальными появлениями героев в проеме двери: именно так нас познакомят с Пьером и Андреем. Показательно впечатление одной из читательниц книги, полученное в ходе упомянутого сетевого опроса: «Я вообще эту сцену вижу глазами Шерер как бы. Разворачивается постепенно гостиная, в которой сначала мало людей, а потом больше и больше, и они группками».

Толстой не фиксируется на взгляде Шерер, тут вроде бы еще нет приема «сцена-взглядом-героя», но есть самоидентификация читателя с персонажем, и диспозиция верна: людей все больше… Наверное, сначала они стоят на ногах.

На ногах, возможно, стоит некоторое время и «никому неинтересная и ненужная тетушка», к которой Анна Павловна первым делом подводит вновь прибывающих гостей.

– Вы не видали еще, или: – вы не знакомы с ma tante? – говорила Анна Павловна приезжавшим гостям и весьма серьезно подводила их к маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из другой комнаты, как скоро стали приезжать гости, называла их по имени, медленно переводя глаза с гостя на ma tante, и потом отходила.

Позже тетушка, надо думать, опустится на диван, но «выплыла» она не на кресле с колесиками, хотя теоретически могла, мебель на колесиках – древнее изобретение. Неплохо, если бы ma tante выруливала на колесиках. В спектакле тетя еще до начала действия усажена на стул, гуманистическая эмоция создателей ясна. И у Толстого в «Русском вестнике» Пьер, войдя в гостиную, присаживался около тетушки; следовательно, и она успела присесть. Сейчас важно другое: самого движения по вертикали – «тетушка села» – в тексте нет.

Тетушка и задает, на первой странице главы, ритм существования гостей.

Все гости совершали обряд приветствования никому неизвестной, никому неинтересной и ненужной тетушки. Ma tante каждому говорила в одних и тех же выражениях о его здоровье, о своем здоровье и о здоровье ее величества, которое нынче было, слава Богу, лучше. Все подходившие, из приличия не выказывая поспешности, с чувством облегчения исполненной тяжелой обязанности отходили от старушки, чтоб уж весь вечер ни разу не подойти к ней.

Это конспект всей второй главы: гости совершают полумеханические, ритуальные, однообразно устроенные движения и обозначают контакт, в результате которого не налаживается контакта. Когда в варианте «Русского вестника» Пьер попытался говорить с тетушкой чуть дольше, чем того требовал ритуал, она переполошилась и начала звать на помощь племянницу. Никаких лишних разговоров! Только исполнение обязательных фигур.

Впрочем, Пьер – возвращаемся к окончательному варианту книжки – еще не пришел. Мы присутствуем при наращивании моментов псевдообщения. После тетушкиных абзацев является беременная Лиза Болконская, и вот она-то усаживается. Это единственное усаживание во второй главе, единственное движение по вертикали; для беременной сделано исключение.

– J’ai apporte mon ouvrage, – сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.

«Я принесла мою работу» – тавтологическое (увраж и так виден) сообщение без конкретного адресата.

Ответа на него нет, Лиза произносит вторую реплику кряду.

– Смотрите, Annette, ne me jouez pas un mauvais tour, – обратилась она к хозяйке. – Vous m’avez ecrit, que c’etait une toute petite soiree; voyez, comme je suis attifee.

И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.