Главная улица
Шрифт:
Дрожащим голосом она пробормотала:
— Надо сбегать надеть ботики: в туфлях холодно.
В не слишком романтическом уединении запертой ванной она присела на скользкий край ванны и заплакала.
У Кенникота было несколько пристрастий: медицина, покупка земельных участков, Кэрол, автомобиль и охота. Однако трудно было бы установить, в каком порядке они следовали. Правда, в медицинских вопросах его страсти были горячи. Он преклонялся перед одним знаменитым хирургом, возмущался другим за то, что тот хитро убеждал провинциальных врачей привозить к нему больных, нуждавшихся в операции, он не признавал дележки гонорара, гордился новым рентгеновским аппаратом. Но ничто не давало ему такого блаженства, как автомобиль.
Он
Автомобилизм был для него несокрушимой верой, священным культом, где искры магнето заменяли восковые свечи, а поршневые кольца обладали святостью церковных сосудов. Его литургия состояла из размеренно скандируемых фраз: «Очень хвалят перегон от Дулута до водопада Интернейшнл-фоллз».
Охота точно так же была служением, полным непонятных для Кэрол метафизических откровений. Всю зиму он читал каталоги охотничьих принадлежностей и вспоминал об удачных выстрелах минувшего лета: «Помнишь тот раз, перед самым закатом, когда я сбил двух уток с большой дистанции?» Не реже одного раза в месяц он вытаскивал из промасленного фланелевого чехла свое излюбленное магазинное ружье. Он смазывал затвор и переживал мгновения тихого экстаза, целясь в потолок. По воскресеньям утром Кэрол слышала его шаги на чердачной лестнице и еще через час заставала его там роющимся среди старых сапог, деревянных подсадных уток и жестянок для завтрака или задумчиво разглядывающим старые патроны. Он протирал рукавом медные гильзы и покачивал головой, сокрушаясь их бесполезностью.
Он сохранял приспособления для штамповки пыжей и литья пуль, которыми пользовался еще мальчиком.
Однажды в хозяйственном пылу Кэрол захотела избавиться от них и сердито спросила:
— Почему ты не подаришь кому-нибудь этот хлам?
Но он торжественно выступил на защиту любимых вещей:
— Как знать, может быть, все это еще пригодится!
Она вспыхнула. У нее мелькнула мысль, что он подумал о ребенке, который будет у них, когда, как он выражался, «они смогут себе это позволить».
С неясной тайной болью ушла она вниз, наполовину убежденная — но лишь наполовину, — что такая отсрочка в осуществлении ее материнства ужасна и противоестественна — это жертва ее заносчивости и его осторожному стремлению к богатству.
«Но было бы хуже, если бы он был, как Сэм Кларк, и настаивал, чтобы были дети! — подумала она и мысленно же добавила: — Будь Уил принцем, о котором я мечтаю, разве я сама не потребовала бы ребенка?»
Земельные сделки Кенникота знаменовали собой его материальные успехи и в то же время были его любимой забавой. Разъезжая по фермам, он замечал, где хлеба взошли хорошо; прислушивался к сообщению, что такой — то непоседливый фермер «подумывает продать землю и перебраться в Альберту». Расспрашивал ветеринара о сравнительных достоинствах различных пород скота; справлялся у Лаймена Кэсса, действительно ли Эйнар Юселдсон собрал сорок бушелей пшеницы с акра. Постоянно советовался с Джулиусом Фликербо, который недвижимостью интересовался больше, чем законами, а законами — больше, чем правосудием. Изучал карты округа и читал объявления об аукционах.
Это давало ему возможность покупать участок по полтораста долларов за акр и через год, сделав в амбаре цементный пол и проведя в дом воду, продавать его по сто восемьдесят и даже по двести.
Обо всех этих подробностях он часто
беседовал с Сэмом Кларком… Слишком часто, по мнению Кэрол.Он считал, что его пристрастия — автомобиль, охота и земельные сделки — должна разделять и Кэрол. Но он не рассказывал ей того, что могло бы пробудить в ней подлинный интерес. Он говорил только об очевидном и скучном, никогда не растолковывая ей дальних перспектив своего финансового могущества или принципов устройства автомобиля.
В этот месяц увлечения мужем она с жаром старалась вникнуть в его любимые занятия. Она дрожала в гараже, пока он тратил полчаса на решение вопроса, подлить ли в радиатор спирта или патентованного антифриза или же спустить воду совсем.
— Впрочем, нет! Спущу воду, а тут вдруг потеплеет…
Хотя, конечно, можно залить радиатор снова, это не так уж долго — два-три ведра, и все… А что, если ударит мороз, прежде чем я соберусь спустить воду?.. Вот некоторые наливают керосин, но, говорят, от него портятся шланги… Куда я дел гаечный ключ?.
На этом месте она оставила надежду сделаться автомобилисткой и ушла в дом.
В пору возникшей между ними новой близости он стал общительнее и больше говорил о своей практике. Он рассказывал Кэрол с неизменным предписанием никому дальше не передавать, что миссис Сэндерквист опять ожидает ребенка и что «со служанкой Хоулендов случился грех». Но когда она задавала вопросы по существу, он не знал, как ответить. Когда она спросила:
— Как, собственно, удаляют гланды?
Он, зевая, ответил:
— Удаляют гланды? Очень просто. Если есть гной, надо оперировать. Их просто вырезают… Ты не видела газету? Куда это Би дела ее, черт возьми!
Больше она не спрашивала.
Они пошли в кино. Для Кенникота и других солидных граждан Гофер-Прери кинематограф был почти такой же жизненной необходимостью, как спекуляция землей, ружья и автомобили.
В первом фильме изображался храбрый молодой янки, покоривший одну из южноамериканских республик. Он отучил туземцев от их варварского обычая петь и смеяться и приобщил их к мужественной и трезвой северной цивилизации. Он научил их работать на фабриках, носить приличные костюмы и орать: «Взгляни-ка, бэби, разве я не молодец?» Молодой янки изменил даже природу. Горы, которые раньше давали жизнь лишь лилиям, кедрам и летучим облакам, так заразились его неугомонностью, что покрылись рядами длинных деревянных сараев и грудами железной руды, которой предстояло превратиться в пароходы… для перевозки железной руды, которая опять должна была превратиться в пароходы, и т. д.
Вызванное этим гвоздем программы умственное напряжение было рассеяно более живым, более лирическим и менее философским фильмом-комедией нравов «Под кокосовой пальмой», с Маком Шнаркеном в заглавной роли и с целой армией красоток в купальных костюмах. В самые потрясающие моменты мистер Шнаркен оказывался то поваром, то телохранителем богача, то комическим актером, то скульптором. Показан был коридор отеля, по которому носились полисмены, по-видимому, только для того, чтобы из бесчисленных дверей на них могли вываливаться гипсовые бюсты. Если содержание и не было вполне вразумительным, зато двойная тема женских ног и пирога звучала ясно и определенно. Сцены с купальщицами на пляже или с натурщицами у скульптора в мастерской в равной мере служили поводом для демонстрации дамских ножек. А венец сюжета, свадьба, оказался всего лишь прологом к истинной кульминации, когда мистер Шнаркен засунул священнику кусок пирога в задний карман брюк.
Публика в зале визжала и утирала глаза. В то время, как зрители шарили под стульями, разыскивая галоши, варежки и кашне, с экрана возвещали, что на следующей неделе мистера Шнаркена можно будет видеть в новом ультракомическом сверхсенсационном боевике под заглавием «У Молли под кроватью».
— Я рада, — сказала Кэрол Кенникоту, когда они брели, сгибаясь под резкими порывами северо-западного ветра, терзавшего занесенную снегом улицу, — я рада, что мы живем в нравственной стране. Мы не признаем всех этих натуралистических романов.