Главная улица

После службы она встала, осторожно взяла под руку Кенникота и улыбнулась ему, как бы подтверждая этим свою неизменную преданность. Она направилась к выходу из церкви за двигавшимися впереди коричневыми плечами таинственного молодого человека.

Фэтти Хикс, крикливый, толстый сын Нэта, хлопнул рукой прекрасного незнакомца по спине и завизжал:

— Как живем, красотка? Вырядился сегодня, ровно на свадьбу!

У Кэрол помутилось в глазах. Ее посланец из внешнего мира был Эрик Вальборг-«Елизавета». Портняжка! Мастер горячего утюга и бензина. Штопальщик грязных курток, почтительно обводящий меркой чужие животы!

«И все-таки, — сказала она себе, — этот юноша — индивидуальность».

III

В это воскресенье Кенникоты обедали у Смейлов, в столовой, где красовалась ваза для фруктов и цветов и карандашный, рисованный с фотографии, портрет дяди Уитьера. Кэрол не слышала, как тетушка Бесси возмущалась бусами миссис Роберт Шлинк и промахом дяди Уитьера, надевшего в такой день полосатые брюки. Она не чувствовала вкуса жареной свинины.

— Послушай, Уил… — рассеянно заметила она, — неужели молодой человек в белых фланелевых брюках, что был утром в церкви, и есть тот самый Вальборг, о котором столько говорят?

— Угу, он самый. Что за невероятный костюм!

Кенникот принялся скрести белое пятнышко на своем жестком сером рукаве.

— Одет он не так плохо. Интересно, откуда он? По — видимому, пожил в больших городах. Может быть, он с Востока?

— Он? С Востока? Да он вырос на ферме недалеко отсюда, не доезжая Джефферсона! Я немного знал его отца, Адольфа Вальборга — типичный сварливый старый швед-фермер.

— Ах, вот как? — кротко переспросила Кэрол.

— Правда, он, кажется, жил довольно долго в Миннеаполисе. Изучил там свое ремесло. И, должен сказать, он по-своему неглуп. Много читает. Поллок говорит, что он больше всех в городе берет книг в библиотеке. Ха — ха! В этом он, пожалуй, похож на тебя!

Смейлы и Кенникот долго хохотали над этой остроумной шуткой. Дядя Уитьер завладел разговором:

— Это тот парень, что работает у Хикса? Тряпка он, вот что! Меня злит, когда молодой человек, вместо того чтобы идти воевать или честно трудиться на поле, как я в молодости, делает бабью работу, а потом наряжается, словно актеришка. Да, когда я был в его летах…

У Кэрол мелькнула мысль, что ножом для жаркого очень удобно было бы зарезать дядю Уитьера: он вошел бы так легко. Какие заголовки появились бы в газетах!

Кенникот беспристрастно заметил:

— О, я не хочу быть несправедливым! Мне помнится, что он проходил осмотр для поступления на военную службу. У него расширение вен, в этом нет ничего серьезного, но все-таки он негоден. Впрочем, не похоже, чтобы он с большим удовольствием пошел вспарывать штыком пузо гуннам!

— Уил, пожалуйста!

— Да, да, он с виду неженка. Рассказывают, будто он сказал Дэлу Снэфлину, когда стригся у него в субботу, что хотел бы научиться играть на рояле.

— Как странно, что все мы столько знаем друг о друге в нашем городке, — невинно произнесла Кэрол.

Кенникот насторожился, но тетушка Бесси, накладывавшая остальным пудинг, поддержала Кэрол:

— Да, это прямо удивительно! Столичные города — это ужас. Там люди могут скрывать всякие свои низости и грехи, а здесь это невозможно. Я сегодня присматривалась к этому портному. Когда миссис Риггс предложила ему смотреть в ее молитвенник, он покачал головой, и все время, пока мы пели, он стоял как пень и не раскрывал рта. Говорят, он забрал себе в голову, что у него манеры лучше, чем у всех нас, но если он это называет хорошими манерами, то я уж не знаю, что и сказать!

Кэрол снова вспомнила о ноже для жаркого. Кровь на белой скатерти — какое великолепие!

Потом она подумала: «Дура! Истеричка, ищущая невозможного. В тридцать лет угощаю себя сказками… Боже милосердный, неужели мне действительно тридцать?! Этому мальчугану не больше двадцати пяти!»

IV

Кэрол отправилась с визитом.

У вдовы Богарт поселилась некая Ферн Маллинз, двадцатидвухлетняя девушка, поступившая в школу на должность учительницы английского и французского языков и гимнастики. Ферн приехала в город заблаговременно, чтобы пройти нормальный шестинедельный курс подготовки учителей. Кэрол видела ее на улице и слышала о ней не меньше, чем об Эрике Вальборге. Она была высока, гибка, миловидна и безнадежно испорчена. Что бы она ни надевала — платья с низким матросским воротником или, для школы, скромный черный костюм и закрытую блузку, — все равно у нее был легкомысленный, вызывающий вид.

«Она выглядит настоящей кокоткой!» — говорили с неодобрением все дамы возраста миссис Сэм Кларк и со скрытой завистью — дамы возраста Хуаниты Хэйдок.

В это воскресенье Кенникоты, сидя под вечер возле дома на парусиновых складных стульях, видели, как Ферн болтала и смеялась с Саем. Он все еще не добрался в школе до старшего класса, но был уже порядочным верзилой и всего лишь года на два или на три моложе Ферн. Сейчас он торопился по каким-то важным делам, вероятно, бильярдным. Оставшись одна, Ферн присела на крылечке Богартов и оперлась головой на руку.

— Она, верно, очень одинока, — сказал Кенникот.

— Бедняжке в самом деле должно быть тоскливо. Пойти туда и поболтать с ней? Нас познакомили у Дайеров, но я еще не собралась зайти.

Кэрол направилась через газон. Ее белая фигура смутно виднелась в темноте. Сырая трава тихо шелестела под ногами. Она думала об Эрике, о том, что промочила ноги, и ее приветствие прозвучало довольно небрежно.

— Добрый вечер! Нам с доктором показалось, что вы тут сидите и скучаете.

— Да! — неприязненно отозвалась Ферн.

Кэрол присмотрелась к ней внимательнее.

— Дорогая моя, вам, верно, очень тоскливо. Я это так хорошо знаю. Я часто уставала, когда была на службе: я работала библиотекаршей. Из какого вы колледжа? Я училась в Блоджете.

— Я из университета. — В ответе Ферн было уже больше интереса.

— О, вам, наверно, там отлично жилось. У нас в Блоджете было скучновато.

— В какой библиотеке вы работали? — с некоторым задором спросила Ферн.

— В сент-полской главной библиотеке.

— Серьезно? О, как я хотела бы очутиться опять в Миннеаполисе или в Сент-Поле! Я никогда еще не работала в школе, и мне очень страшно. В колледже я чувствовала себя великолепно: мы ставили спектакли, играли в баскетбол, дурачились, танцевали — я безумно люблю танцевать, — а здесь, кроме уроков гимнастики и выездов за город с баскетбольной командой, я должна всегда ходить по струнке и чуть ли не говорить шепотом. Видно, тут мало кого трогает, вкладываете вы в преподавание что-нибудь свое или нет: лишь бы вы вели себя солидно вне школы — нужно «благотворное влияние», — а это значит никогда не делать того, что хочется. Это во время учительского курса, а когда начнутся школьные занятия, будет еще почище! Если бы не поздно было получить работу в Миннеаполисе или Сент-Поле, честное слово, я попросила бы об увольнении. Я уверена, что мне за всю зиму ни разу не придется потанцевать. Если бы я дала себе волю и пустилась танцевать так, как я люблю, тут все объявили бы меня настоящим исчадием ада — при всей моей невинности! Ах, я не должна была всего этого болтать. Не умею держать язык за зубами!