Глаз змеи

Глаза змеи (как им и полагалось, если верить всевозможным справочникам) отнюдь не были светлыми; они были темными и глубокими, и когда змея вдруг шевелила головой, собираясь тихо удалиться, в ее глазах вспыхивали золотые искорки. Камраль не раз пытался из чистого любопытства увидеть в этих глазах свое отражение; змея подпускала его к себе довольно близко, но — увы! — ее глаза отражали свет не так, как глаза человека… Она никогда не позволяла ему прикоснуться к себе. Каждый раз она спокойно ускользала от его руки. У него сложилось впечатление, что она уважает его как владельца этой территории и рассчитывает на ответное уважение, тогда как он со своими эгоистическими затеями из года в год урезает ее жизненное пространство. А ведь она появилась здесь гораздо раньше, чем он выстроил свой дом. Ему даже казалось, что каждую весну они заключают друг с другом новый договор. Еще когда дети Камраля были маленькими, он строго запретил им мучить змею и даже беспокоить ее без надобности, а жена его все равно ни к одной змее и близко не подошла бы.

Разумеется, Камраль понимал, что все эти его ощущения отчасти вызваны россказнями старика Корге, с которым он любил поговорить о смысле жизни. И конечно, отношение старика к змее казалось Камралю отзвуком верований древних язычников, которые видели в змее отнюдь не символ зла, а напротив — олицетворение доброго подземного божества. Они также считали змею оракулом, проницательность которого во многом превосходит человеческую. Змеи считались хранительницами целебных источников и символом Эскулапа. Именно из этих представлений возник культ домашней змеи, и они же лежат в основе красивой сказки о Королеве змей. Профессор нередко посмеивался над этими сентиментальными преданиями, однако смех его звучал последнее время все более неопределенно и неуверенно…

Камраль никогда не видел на своем солнечном косогоре другого взрослого ужа. Правда, в конце лета ему часто встречались маленькие, только что появившиеся на свет змейки. Когда эти змейки подрастали, они, видимо, перебирались через поле в близлежащий лес и оставались жить там, не желая оспаривать у своей родительницы ее исконную территорию. Даже партнеров змеи-королевы, с которыми она, конечно, должна была время от времени спариваться, Камралю ни разу не удалось увидеть. И такая таинственность делала это существо особенно дорогим для профессора. Иногда Камралю казалось, что змея обладает таинственной способностью размножаться без оплодотворения, и тогда она делалась в его глазах совершенно мифическим существом. Ему самому случилось однажды, заработавшись, вспомнить вдруг о разделении людей на мужчин и женщин и ощутить эту противоположность как досадную ошибку природы…

Сколько же ей было лет? Неужели подсчеты Корге верны?

Камраль знал, что пятьдесят лет для змей не редкость. Но ведь старику Корге этим летом исполнилось семьдесят четыре, а он говорил, что змею знал еще его отец, — значит, ей было больше ста лет! Она была в два раза старше самого профессора.

Как многочисленно, должно быть, ее потомство! В каждом августе она клала от двадцати до тридцати яиц; значит, за сто лет — не меньше двух тысяч. Половина этих змей тоже кладет яйца — в общей сложности двадцать тысяч яиц каждым летом… Но Камраль не стал подсчитывать потомков убитой им змеи; не в них было дело. По-настоящему страдал он из-за того, что стал виновником смерти существа, которое ему доверяло. И он снова вспоминал свои встречи с нею, вспоминал, как она внимательно оглядывала его и неспешно удалялась, чтобы заняться своими делами (что бы это могли быть за дела?). Она, конечно, каждый раз узнавала его и была уверена, что бояться ей нечего. Камраль подумал, что она, пожалуй, успела стать для него самым близким из всех живых существ. Эта змея умела осмысливать происходящее и делать выводы. Даже выбор ею места для зимовки свидетельствовал об ее уме: колодец, уходя глубоко в землю, в любые холода сохраняет немного тепла, а к тому же зимой его никто не открывает… С этими мыслями Камраль уснул. Но и сны его были мучительными и странными.

Сперва ему снились их дружеские встречи. Ему казалось, что змея улыбается, хотя и во сне он помнил, что уголки змеиного рта загнуты вверх от природы. Потом улыбающаяся змея стала надвигаться на него, как кадр в кинофильме; глаз ее становился все больше и наконец поглотил Камраля. Оказавшись внутри змеиного глаза, Камраль смотрел из него, как из окна, — или, может быть, смотрел этим глазом изнутри самого себя. Он был одновременно человеком и змеей.

Он удивлялся такому растяжению своего «я», но в то же время воспринимал это как вполне нормальное явление. Он получал прямо-таки эротическое наслаждение от гибкости своего нового тела; при этом он смотрел на себя откуда-то сверху и видел, как его змеиное тело грациозно скользит в высокой траве. Вдруг он заметил нависшую над ним огромную зеленую пластину, и далеко не сразу ему пришло в голову, что эта та самая лопата, которой он разрубил тело змеи. Смертоносное орудие опускалось на его тело, но не рубило, а пружинило. Он был человеком, который примеривался, собираясь нанести змее смертельный удар, и он был змеей, которая понимала, что от этого удара ей не уклониться. Эта садистская неторопливость, эти прикосновения металлического лезвия делались невыносимы, но его змеиное тело, скованное морозом, было совершенно беззащитно. Наконец, не имея больше сил терпеть свое бессилие и обреченность, Камраль проснулся с громким криком: «Нет»!

Потом он долго лежал в потемках и прислушивался к ночным шорохам. Жалобно ухала сова, потом заблеял козленок. Какой-то зверек пробежал по крыше; наверно, это куница подбиралась к спящим голубям. Камраль лежал и вспоминал рассеченное тело змеи и то, как он устранял следы своего преступления. Надо было, по крайней мере, с большим почтением отнестись к останкам змеи, ведь она столько прожила на свете и он хорошо знал ее. Такое почтение было бы в конце концов оборотной стороной самоуважения… Потом он стал вспоминать, как бессонными ночами размышлял о змее, о ее уединенном существовании, напоминающем жизнь королей, да и его собственную жизнь. Ведь он чувствовал что его работа как бы кладет преграду между ним и всеми прочими людьми: друзьями, коллегами, его женой Мод. Порой Камралю казалось, что эта работа с ее жестким режимом давно превратила его в вычислительную машину. Но то, что у него была своя змея, придавало ему силы, и теперь он вдруг понял, насколько ее смерть усугубила его одиночество.

Он включил свет, накинул на себя халат, взял из шкафа фонарик и вышел из дому, чтобы позаботиться об останках змеи и тем хоть отчасти искупить свою вину.

Температура между тем опять упала ниже нуля, и трава была покрыта инеем; домашние туфли Камраля сразу же промокли, ноги окоченели, но он и не думал возвращаться. Озимь, к счастью, была еще невысокой, и он быстро нашел разрубленное на куски змеиное тело. Обрубки лежали недалеко друг от друга, в пятне света от фонарика. Камраль присел не корточки; он замерз, его била дрожь.

Куски длинного тела змеи, уже заиндевевшие, холодно поблескивали, но глаза ее уцелели, даже остались ясными и теперь таинственно глядели на профессора, сверкая искорками, как живые. Камраль усмехнулся над самим собой, но так и не смог отделаться от ощущения, что глаза змеи и вправду на него смотрят. Он быстро собрал обрубки в картонную коробку, поднял ее и понес прочь, оставляя за собой на покрытой инеем озими темноватые следы.

Еще лежа в постели, он решил похоронить змею на том самом месте, которое она обычно выбирала себе для зимовки. Он зароет ее не слишком далеко от поверхности, чтобы весной, когда земля оттаивает, не загрязнялся колодец, но и достаточно глубоко, чтобы до нее не добрались мелкие хищники.

Камраль изрядно намучился, копая эту маленькую могилу, в которую он наконец опустил разрубленного на части ужа. Потом он прикрыл останки крышкой от картонки из-под ботинок, засыпал яму и положил на холмик плоский камень. Укладываясь в теплую постель, Камраль почувствовал огромное облегчение; он сразу же уснул и спал без сновидений до девяти утра…

Наступила весна. Апрель выдался таким теплым, что впору было принять его за май. В один из этих теплых дней неподалеку от колодца Камраль заметил ужа и в первые секунды ощутил иррациональный испуг, смешанный с радостью: сейчас это существо поднимет голову и, как обычно, окинет его долгим взглядом… Но уж метнулся к живой изгороди и скрылся. Камраль все же успел его рассмотреть и убедился, что это не его змея. Этот уж был гораздо мельче и светлее. Как ни странно, Камраль почувствовал разочарование и целый день не мог избавиться от этого чувства.

С тех пор ему все чаще и чаще стали встречаться ужи, побольше и поменьше, посветлее и потемнее. Где-то к июлю у него сложилось убеждение, что участок прямо-таки кишит ужами. Казалось, что кончина змеи-прародительницы дала всем ужам возможность беспрепятственно переселяться на этот клочок земли. Сперва Камраль полагал, что благодаря всему этому он как бы искупает свою вину (он почему-то не задавался вопросом: а в чем здесь, собственно, его заслуга?), но со временем его стало раздражать обилие извивающихся пришельцев. Когда ему случалось ходить по траве босиком, он очень нервничал (как будто можно было опасаться чего-то со стороны ужей), а идя по участку в ботинках, опасался наступить на одно из этих существ. По тем же самым причинам он не брал в руки косу, и трава у него на участке росла, как на лугу.

Этим летом санитарная инспекция решила еще раз проверить воду в колодце Камраля. На этот раз Виттиг приписал внизу: «Вода по-прежнему отличная; немного прибавилось кишечных палочек, но об этом можешь не беспокоиться. Наверное, виной тому какой-нибудь крот, который тихо скончался в одном из своих подземных переходов».

Камраль, не удовлетворившись этим комментарием, не поленился сравнить данные первой и второй инспекции. Вопреки заверениям Виттига, расхождения были довольно существенны. Камраль сразу подумал о погребенной у колодца змее, но тут же одернул себя: нельзя так поддаваться эмоциям. В последнее время жизнь его и впрямь отравлена, но все же не в прямом смысле слова!