Глубокие воды

Витор отбросил волосы назад.

– Ты могла бы нарисовать меня. – Когда она не ответила, он закинул одну руку за голову, запрокинул лицо в картинной позе и подмигнул: – Я отличный натурщик.

Виржини невольно улыбнулась. Прежде Витор не подмигивал. Похоже, он все-таки уловил ее настроение и хочет ее развеселить. И получается это у него определенно лучше, чем у Джейка.

Восприняв ее улыбку как поощрение, он гротескно поиграл бицепсами. Виржини рассмеялась. Он подался вперед, достал из сумки альбом и положил ей на колени. Затем вложил в ее руку карандаш. После чего встал.

– Рисуй, – сказал он, подбоченившись и выпятив грудь.

Мышцы живота у него рельефно напряглись. Она смотрела, как они сокращаются с каждым вдохом, невольно проследила темную дорожку волос, спускающуюся вниз от пупка.

Витор снова подмигнул, и она перестала сопротивляться – почему бы и не присоединиться к его веселью? Виржини изобразила портретиста за работой: вытянула руку с карандашом, словно примеряясь, а затем быстрыми штрихами набросала карикатурного Супермена – рубашка развевается за спиной, точно плащ, на глаза упала прядь волос, но вместо трико и сапог тесные крошечные плавки и эспадрильи, на голой груди буква «В».

Через несколько минут с возгласом «Вуаля!» она вырвала лист из альбома и вскинула вверх. Витор хотел взять его, но она отдернула руку, раз, другой, но все же смилостивилась.

Он взглянул на рисунок, потом на нее.

– Мне нравится. Никто еще не рисовал мой портрет. Пожалуй, повешу его на своей яхте. Не хватает только одного – подписи художницы.

Она забрала рисунок и, подложив под него альбом, черкнула сбоку свое имя. Витор будто знал, что если убедить ее взяться за карандаш и заставить сосредоточиться, она почувствует себя лучше. Ей уже несколько дней не было так весело.

Витор забрал у нее и рисунок, и альбом, полистал наброски – как в то утро на северной стороне острова. Когда это было? Казалось, лишь вчера, но, должно быть, уже несколько недель прошло, ведь они тогда только-только прибыли сюда. С тех пор в альбоме добавилось несколько рисунков, в том числе портрет Гаса и маленький этюд с фигурами Стеллы и Пита. Витор долистал до наброска с Джейком, который Виржини сделала, когда тот был достаточно расслаблен, чтобы поддаться на ее просьбы разрешить его нарисовать. Этот рисунок был последний в альбоме, и Витор пролистнул назад, остановившись на давнем автопортрете.

– Это мой любимый. Ты выглядишь такой одухотворенной, – сказал он.

Виржини тоже нравился этот рисунок, ее в то время переполняли надежды и мечты, но потом отец ясно дал понять, что набросок никуда не годится, что он примитивный, не чувствуется ни техники, ни полета.

«Возможно, сейчас моя прямота тебя обижает, – сказал он тогда, – но когда-нибудь ты поймешь, сколько времени я тебе сэкономил, скольких отказов и огорчений ты избежала, и скажешь мне спасибо». Она слушала, опустив голову, молча кивнула, и отец погладил ее по волосам. «А теперь, – его голос зазвучал ласково, будто он уговаривал маленького ребенка расстаться с потрепанным любимым одеялком, – не пора ли оставить все это позади и еще раз подумать насчет той работы в галерее? Она подходит тебе гораздо больше, верно?» И Виржини послушалась. А через три месяца в парижской галерее, которой двадцать лет владел его друг, отец устроил для нее еще кое-что – знакомство с одним из своих самых важных коллекционеров. Вскоре после их помолвки он получил три крупных заказа.

Витор захлопнул альбом.

– Чуть не забыл. Гонорар. – Он потянулся за своим рюкзаком.

– Витор, нет. – Не хватало еще, чтобы он достал эту свою пачку купюр. Только испортит их игру. – Не надо мне платить. Это просто дурацкий шарж.

Витор порылся в переднем кармане рюкзака.

– Я настаиваю. Это же работа на заказ. Я всегда плачу по своим долгам и от других ожидаю того же. – Он наконец нашел то, что искал, и выпрямился.

– Серьезно, – сказала Виржини. – Достаточно уже того, что… – Она осеклась, увидев, что он ей протягивает. Не деньги, а зеленое яблоко. – Боже. – Она взяла яблоко, повертела в руке. – Я не видела их уже несколько месяцев. С тех пор как мы уехали из дома. – Рот уже наполнился слюной, вкусовые рецепторы предвкушали первый укус. Яблоко. Здесь. Он не мог купить его в Порт-Брауне или где-нибудь поблизости – должно быть, оно проделало путь в тысячи миль. Как ему удалось сохранить его таким свежим? Чудо. Она покачала головой и сунула яблоко ему в руку: – Не могу.

– Что?

– Я не могу его принять.

– Виржини, опять ты за свое. – Витор вздохнул. – Все нормально, это бартер. Твое искусство на мой фрукт. – Он видел, что она колеблется. – Виржини. Это же нелепо. Ну же. – Он так и стоял с яблоком в протянутой руке. – Расслабься. Возьми. Это не подарок. Это сделка.

Пустой желудок заурчал. Витор не опускал руку. Виржини сделала шажок, взяла яблоко, полюбовалась им, а потом откусила, и вкус, наполнивший ее рот, был невыносимо прекрасен.

Воздух сделался не таким удушающе плотным, близился вечер. Виржини и Витор стояли у штурвала его тендера. Ей нравилось, как он все контролирует, рядом с ним она сама начинала контролировать свои чувства. Нет, «контроль» – неподходящее слово, скорее, рядом с ним она чувствовала себя уверенной, спокойной. Или защищенной. Да, вот именно – с ним она чувствовала себя защищенной. Будто входишь в гавань, укрытую от любых ветров.

Они буксировали ее шлюпку, чтобы ей не пришлось грести обратно. Виржини полагала, что он везет ее домой, но с удивлением обнаружила, что подплыли они не к «Путеводной звезде», а к «Санта-Марии». Ничего не оставалось, как подняться на борт, чтобы закрепить тендер, а затем спуститься в свою шлюпку и погрести к себе.

– Пойдем. – Он уже забрался следом, потянул ее на кокпит «Санта-Марии», выдвинул стул из-за стола. – Садись.

Тон и манеры изменились – если на пляже Виржини видела в нем лишь игривость, то сейчас в Виторе появилось что-то властное, как в тот вечер, когда он произнес речь о деньгах. Он исчез внутри, а растерянная Виржини осталась на палубе, так и не сев. Вернулся Витор почти сразу – с бутылкой вина, позвякивающей в ведерке со льдом, и бокалами. Он поднял руку, предупреждая возражения, и налил ей.

– Считай это второй частью гонорара.

Бокалов было два.

– А где Тереза?

– У нее болит голова. Я дал ей таблетку, и она отдыхает в каюте.

Виржини мешкала, боясь поступить неправильно. Посмотрела на замершую недалеко «Путеводную звезду». Джейка на палубе не видно. Его ослиное упрямство сослужило ему дурную службу. Будь он с ней немного дружелюбней, она была бы сейчас с ним, но нет. Она шагнула к столу, взяла бокал и села.

Солнце уже зашло, на бухту опускалась ночь. Витор снова скрылся внутри яхты и вернулся с пушистым белым полотенцем.

– Подумал, ты захочешь принять душ.

Виржини рассмеялась, решив, что он шутит, и уже хотела спросить, неужели от нее так плохо пахнет, но поняла, что он вполне серьезен, и слова замерли на губах.

Он выжидающе смотрел на нее. Она не смогла придумать, как отказаться, не показавшись грубой, поэтому встала и последовала за ним, позволив провести себя через салон, вниз на несколько ступенек, за поворот и в кормовую часть катамарана. Мягкая подсветка на уровне пола указывала путь по темному коридору. Толстые ковры скрадывали звуки их шагов, ее босые ступни наслаждались мягкостью ворса.