Гниющий Змей. Книга 1

— А Гордана тоже брала уроки? — перебила я гневные излияния.

— Да, было у неё несколько учителей. Кажется, даже мэтр Майрон одно время с ней занимался. Майрон из Мароны, забавно, да? — мы с Сандой переглянулись. Кажется, в стакане леди Эйнсворт плескалось нечто покрепче, чем у нас.

Последний кусочек мозаики нашёл место в этой фреске. Вот кто заколдовал орхидеи по заказуГорданы — она сама. Потому работа была сильной, но недостаточно умелой, отдавала дилетантством. По этой же причине Браден сумел так быстро вычислить преступника, ведь любовница-колдунья — первый подозреваемый. Какая банальщина.

Вот только теперь опасаться этой брюнетки следует стократ сильнее.

В палатку с поклоном вошёл лакей и доложил о прибытии Аншетиля, который справлялся о самочувствии Санды.

— Ну, что? Вернёмся к охоте? — вопросила леди Эйнсворт, когда тот покинул нас с ответом.

Санда поёжилась и покусала губу, что ей вовсе не свойственно. Похоже, внутренности растерзанной лисицы произвели на мою подругу неизгладимое впечатление. Вся весёлость и счастье от пребывания в высшем обществе испарились, как роса под палящим солнцем.

— Я бы хотела вернуться в усадьбу, — тихо проговорила она.

— Что, даже на пикник не хочешь остаться? — прищурилась с усмешкой суфражистка.

— Я теперь ничего есть не хочу, — помотала головой подруга. — Осса, ты меня проводишь? — она повернулась ко мне, и в серых глазах плескался настоящий ужас. Ничего даже близко похожего я не замечала в Санде никогда, а ведь мы дружим с детства.

Из моих туго затянутых в корсет лёгких вырвался вздох.

Да, я забываю порой, что она никогда не видела той мерзости, на которую успела налюбоваться я. Ничего удивительного, что трагичный конец несчастной зверушки произвёл эффект затмения на солнышко по имени Санда.

— Мы все тебя проводим, — суфражистка приобняла её за плечи.

— И Аншетиля попросим составить нам компанию, — подтвердила я.

Сообщив о своих планах, мы получили в нагрузку к сквайру пару вооружённых охранников — просто для безопасности. Хотя после разбора истории с покушением, мне уже не верилось, что в этих светлых рощах есть кто-то опаснее Горданы, а та осталась галопировать за стаей гончих.

Мы неспешно двигались по широкой безлесной полосе обратно в резиденцию Кадоганов. Я предвкушала общение с прабабушкой жениха: госпожа Эмилия Кадоган свято верила в необходимость для благородной дамы постичь ремесло ткачихи и вышивальщицы, дабы коротать долгие зимы, дожидаясь возвращения мужа из очередного военного похода. Объяснять ей, что Гальтон хоть и произведён в рыцари, но вряд ли облачится в какие-то доспехи, кроме парадных, оказалось бесполезно.

Пока зубы покидали ротовую полость старушки, замещаясь на магически вживлённые протезы, разум следовал их примеру — но подходящей замены ему не нашлось. Отчасти я даже завидовала страдающей от деменции женщине: она жила в прежнем мире, совершенно не воспринимая перемены от прихода Архудерана.

— Я так взволновалась, — вещала Санда, кокетничая с молодым сквайром, — никогда в жизни сердце моё не билось так часто! — девичья ладонь накрыла васильковый жакет поверх помянутого органа. Похоже, за прошедшие полчаса подруга полностью оправилась от потрясения, но нашла его отличным поводом для сближения с кавалером.

Юноша в небесно-голубом сюртуке, со светло-русыми волосами и височной косицей внимал ей и был готов броситься грудью на защиту пассии от неприятных сцен. Его серый в яблоках жеребец то и дело возбуждённо ржал, положив глаз на кобылку под седлом девушки.

Поглядывая на все эти непотребства, Циара Эйнсворт пренебрежительно фыркала, не хуже кобылицы, но всё же ей хватило такта молчать.

— Смотрю, ты нервничаешь, — она скосилась ко мне, двигая корпусом в такт поступи гнедого жеребца.

Я перестала теребить косицу с ненавистной красной лентой.

— Стараниями Горданы я стану посмешищем двора, — отрешённо пробормотал мой голос. — И это при условии, что она не нашлёт на меня какую-нибудь интересную порчу.

— Вряд ли тебе следует этого опасаться. Уверена, Браден уже начал ставить на тебя защиту, так? — пока я кивала, леди Эйнсворт набрала в лёгкие побольше воздуха и даже успела открыть рот, чтобы поведать мне продолжение своих измышлений.

Но конь под её седлом захрапел и дёрнул головой, отказавшись двигаться дальше. Он начал пританцовывать на месте и взволнованно прядать ушами.

— Что такое, малыш? — хозяйка пыталась успокоить его, а ноздри жеребца раздувались и фыркали, будто не желая дышать очень неприятным запахом.

Остальные лошади тоже занервничали, стали водить мордами и навострили уши, вслушиваясь и всматриваясь в чащу. Сухо треснула веточка, и этот звук послужил сигналом тревоги, от которого коняки совсем ошалели. Краля в порыве истошного ржания привстала на дыбы и чуть не сбросила меня. Мне лишь чудом удалось остаться в седле, вцепившись больше в хлестнувшую по лицу белую гриву, чем в поводья или луку.

И вряд ли я хоть раз в жизни стискивала бёдра так тесно. Этот миг наверняка стоил мне пары поседевших прядок; согнутые в коленях ноги вдавились в стремена, до предела натягивая путлища, а душа успела превратиться в сонмище мотыльков, которые разлетелись на быстро трепыхающихся крылышках прочь-прочь-прочь.

Едва копыта ударили по сухой дорожной пыли, как лошадь взяла с места в карьер.

— Ох, Пресветлая! — выпалила я, наклоняясь вперёд и отрывая задницу от седла в полевую посадку, чтоб не так истошно болтало.

Топот целого табуна и несдержанная ругань Циары Эйнсворт, совсем недостойная уст леди, подсказали, что остальные лошадки перешли на такой же резвый аллюр.

Первым порывом было натянуть повод — и мои руки действительно дёрнули его, но Краля наплевала на боль или закусила трензель. Однако стоило мне услышать жуткий ревущий рокот и прицокивание, сродни звуку трещотки, как желание осадить лошадку сменилось на прямо противоположное. Юбки полоскались на ветру шелестящим каскадом, так что я бы не разглядела происходящего позади, даже достань мне смелости обернуться.

Шляпка слетела вместе с удерживавшими её шпильками, а затем в мои уши ворвался ещё более ужасающий звук. Вопль — человеческий, мужской. Он смешался с душераздирающим ржанием лошади. Казалось, их обоих режут заживо. Наверняка так и было. Страшный, хищный рёв на миг торжествующе вознёсся даже над топотом копыт, а затем жертвы неведомых чудищ смолкли. Полагаю, навсегда.

Мне не следовало поворачивать голову, нет. Так нельзя делать на скаку. Но Краля сама определяла дорогу, я была лишь пассажиром, от которого она бы без сожалений избавилась, да только на это действо не хватало времени, надо было удрать любой ценой. Лошадь интенсивно работала ногами, ноздри раздувались, загоняя в объёмные лёгкие побольше воздуха. Ну, а я всё же позволила себе посмотреть назад.