Год Людоеда. Время стрелять

Молодой человек присел на корточки перед зашедшейся в рыданиях женщиной и опустил руки на ее спину. Сейчас ему в голову приходили неуместные мысли о том, что надето на Офелии, есть ли на ней лифчик, какие трусы?

Где-то в квартире зазвонил телефон, послышался приглушенный голос Розы и лепет девочки. Потом все стихло, и Уздечкин заметил, что крепко держит свою любимую в объятиях.

Неожиданно дверь в комнату с резким скрипом распахнулась, и в нее ввалилась, потеряв равновесие и чуть не упав и не ударившись лицом об острый угол секретера, изрядно покрасневшая Роза Венедиктовна. Следом за бабушкой в помещение запорхнула Кристина и прямиком направилась к матери.

— Мама, дядя-бандит моим тепель папой будет, да? Плавда? — с робкой радостью спросила Кристина. — А у него есть пистолет, чтобы длугих пап убить?

— Фу-ты ну-ты, ты меня, внученька, так когда-нибудь просто в гроб вгонишь! Что же ты, лапушка, так толкаешься? — тяжело выдохнула Роза и заключила девочку в надежные объятия. — Насмотрелась дурацких фильмов, вот тебе теперь всякая ерунда и мерещится!

— Бабиська, это ты под двелью стояла, а я только к тебе подосла! — возмущенно закричала девочка. — Ты мне есё вот так смешно пальчиком показывала!

— Я тебе показывала совсем другое, чтобы ты делом занималась, а не слонялась по квартире! — резко оборвала ребенка запыхавшаяся бабушка и обратилась к дочери: — Девочка моя, тебе звонила Ангелина Германовна, просила срочно с ней связаться, и еще один человек звонил, он сейчас у нее, ты меня понимаешь? Ты бы лучше все-таки позвонила, чтобы все по-хорошему вышло, ладно?

— Мама, я не буду им звонить, никогда не буду! — решительно произнесла Засыпная. — Пусть делают со мной что хотят, мне это уже все равно!

— Бабиська, а мамацку тепел убьют, да? Ты мне всегда говолила, что ее сколо убьют! — уцепилась за рукав бабушкиного свитера девочка. — А это очень стлашно будет? Ты мне не дашь смотлеть, да?

— Ну ты, деточка моя, и фантазерка у нас! — еще больше побагровела Роза и, выходя из комнаты, поманила за собой внучку: — Ну пойдем, Кристинушка, бабушка с тобой погуляет, пока у нее еще хоть на это силушки остались. И кто о тебе после того, как я подохну, в этом доме только позаботится? Не цените вы меня, девочки мои родные, ай не цените! — доносились из-за хлипкой двери причитания Розы. Вскоре послышалась песня, напеваемая все еще ворчливым женским голосом:

Я кровать твою воблой увешаю И устрою тенистый там сад, Чтобы краше с тобою нам было Целоваться без всяких преград!

Офелия продолжала рыдать. Еремей вновь сел на диван, обхватил ее и нежно, как только мог, но и крепко, потому что сейчас он очень переживал за свою любимую, сжал женщину в своих объятиях. Уздечкин ощущал, какая она теплая, родная, несчастная и единственная для него сейчас во всем этом диком и жестоком мире! Ребенок, ну и что? Неужели это может что-то изменить в его отношении к ней, которое начиналось с уличного кокетства, а теперь вот так вдруг, да нет, пожалуй, и не совсем чтобы вдруг, а это все же судьба, — его интерес к ней постепенно, изо дня в день, от встречи к встрече, вырос в настоящее чувство. Конечно же настоящее!

Дашку, ту он, конечно, тоже любил, и это было по-своему, по-пацански, когда он еще гораздо меньше понимал в жизни. И до и после Дашки у него бывали разные истории, а вот такое все-таки впервые! Действительно, он готов принять Офелию вместе со всеми ее грехами, потому что любит, и он, кажется, впервые в жизни по-настоящему, во всяком случае по-новому, понимает и чувствует это слово. Он любит! Это — любовь! Какое классное слово, когда оно для тебя действительно что-нибудь значит!

Офелия подняла голову и, не поворачивая к нему, конечно же, заплаканного, лица, устроилась на его коленях. Уздечкин бережно гладил женщину по вздрагивающей голове, смотрел на ее страдающее лицо и тоже страдал. Вдруг он почувствовал какое-то неудобство в глазах — то ли щиплет, то ли чешется, — ого! Да это слезы! Он плачет! Ну и дела! Еремей даже слегка улыбнулся. Но это лишь усилило его внезапную плаксивость, и молодой человек с недоумением отметил, как слезы переполнили его глаза, заструились по щекам и скользнули по его предательски вздрагивающим губам. Уздечкин коснулся языком верхней губы — соль! Мать твою, настоящие слезы!

Еремей снял голову Офелии со своих колен, взял свободной рукой подушку и подложил ее своей любимой под горящую и влажную от слез щеку, а сам опустился рядом на колени, наклонился к женщине и аккуратно поцеловал в горячие, соленые губы.

После поцелуя молодой человек отстранился, посмотрел на ее руки, сжимавшие древнего плюшевого медвежонка со стеклянными глазами (может быть, это подарок убитого отца?), поцеловал одну напряженную кисть, другую и снова отпрянул, разглядывая свое страдающее сокровище.

Офелия выпустила из рук игрушку, потянулась к Еремею, нашла его плечи и потянула к себе.

— Я тебе ничего не говорила, значит, я тебя обманывала, да? Ты думаешь, я тебя обманывала? — начала быстро, почти скороговоркой, объясняться Офелия, словно боялась потерять какие-то, возможно самые главные сейчас, слова, истерично толпившиеся в ее воспаленной голове.

— Ты чего, о чем ты? — Уздечкин почувствовал, будто его окатили ледяной водой, бросившей его в тревожный жар, ощутил чье-то присутствие, словно в комнату заявился некто посторонний, — так внезапно возник риск разрушения вспыхнувшего сейчас счастья. Молодой человек насторожился и даже почувствовал страх. — Давай лучше как-нибудь потом поговорим, а? Правда, тебе сейчас и так очень плохо!

— Нет, я тебе сейчас все скажу, я просто больше не могу молчать! Я умру, если буду молчать! — не унималась Офелия, больно пощипывая его напряженные руки. — Ты ведь меня любишь, да, правда? Вон, ты даже плачешь, значит, любишь, жалеешь! А ты меня не жалей, не надо, я того не стою! Ни на одну копеечку не стою я твоей жалости, понял ты меня?!

— Да что с тобой? — продолжал недоумевать и настораживаться Еремей. — Что случилось?

— А то, что я — шлюха! Да, шлюха, а еще и девочка по вызову: все виды услуг, почасовая оплата. Я все прошла, прикидываешь?! — Офелия отбросила упавшие ей на глаза густые, спутавшиеся волосы. — Я уже ничего-ничегошеньки не стою! Я не стою твоей любви, твоей ласки, твоего секса — ничего!

— Офелия, перестань, слышишь, перестань! — Уздечкин округлил глаза, лицо его покраснело. — Я понимаю твое положение. Но все-таки…

— Нет, ты это должен услышать! Ты ведь брал меня такой, какая я есть, обнимал, целовал, везде целовал, и ты хороший, ты чистый! А у меня, может быть, сифилис, СПИД — что угодно, холера, чума, ветряная оспа! Мне с тобой хорошо, тепло, уютно, я с тобой счастлива, я люблю тебя! — Офелия перешла на крик. — Ой, миленький ты мой, я так хочу тебя! Прямо сейчас хочу! Пожалуйста, ну пожалуйста! Ну ты же можешь, ты же можешь! Сделай это, а то я с ума сойду, я повешусь, зарежусь! Нет! Ничего не надо! Я сама! Только не двигайся, только ничего не делай, замри, замри!

Женщина обхватила руками его колючую голову, ее губы принялись стремительно и даже яростно, с какой-то неутолимой жаждой, зацеловывать его губы, лицо, шею, она начала его раздевать, неосторожно оборвав пуговицу на добротной велюровой рубашке…

Глава 12 ТЕМА НА ДВОИХ

Руслан. Алло! Алло!.. Ну, говорить-то будем? Ну что, так и будем молчать?.. Слышь, ты вообще кто такой, а? Ну чей ты, а, назовись?.. Ну давай встретимся, перетрем это дело!