Голем и джинн

Комната крутилась вокруг него. Ему было некуда пойти, кроме работы и теперь уже ненадежного дома. А что же друзья? Он забыл их всех, погрузившись в туман работы и вечной усталости. Не осталось никого, кто захотел бы поговорить с ним или позволил переночевать у себя на диване. А сейчас ему очень нужен был человек, который смог бы выслушать его, не осуждая, и посмотреть на все со стороны ясным и непредвзятым взглядом.

Джозеф. Можно ведь поговорить с Джозефом! С человеком, за последнее время ставшим ему почти другом. Даже сквозь алкогольный туман Майкл понимал, что будить посреди ночи своего подчиненного, дабы излить ему душу, — это совершенно непозволительное поведение. Тем не менее он поднялся по лестнице и подошел к спальне.

Койка Джозефа оказалась пустой.

Майкл стоял в темноте спальни и чувствовал себя преданным. Чем мог заниматься Джозеф в городе в такое время? Майкл присел на койку. Может, его помощник вышел прогуляться, устав от духоты в спальне? И все-таки подозрение неприятно кололо. Он вспомнил, что жена спрашивала его о Джозефе и что он почти ничего не мог рассказать ей. Почему она так заинтересовалась?

Никогда прежде он не позволял себе вмешиваться в жизнь своих гостей. Кроме того, кругом были люди, и любой из них мог проснуться и увидеть его. И тем не менее Майкл засунул руку под койку Джозефа и скоро нащупал там ручку старомодного саквояжа. Он вытащил его наружу. От саквояжа пахло старостью и плесенью, словно он уже не одно поколение стоял под множеством разных коек. Замок, скрипнув, открылся. Внутри Майкл обнаружил несколько аккуратно сложенных предметов одежды и старый молитвенник. Ни фотографий родных, ни безделушек, напоминающих о доме. Неужели тут хранилось все, чем Джозеф владел в этом мире? Даже для приютного дома это было чересчур убого. Возможно, Майкл пожалел бы старика, но из-за его странного отсутствия такая скудость казалась даже зловещей — как будто Джозеф Шаль вовсе не жил на свете.

Майкл понимал, что надо засунуть саквояж обратно под кровать и поскорее уходить, но он так устал, что был не в силах подняться. Вместо этого он снова достал молитвенник и стал его перелистывать, словно надеялся найти в нем ответ. Лунный свет упал на раскрытую страницу, и тут же стало ясно, что это не обычный молитвенник, а старая, обожженная по краям рукопись. И то, что он считал молитвами, оказалось формулами, заклинаниями и магическими заговорами.

Не веря своим глазам, он листал страницы. Майкл шел к Джозефу за поддержкой, и что он получил взамен? Его дядя, жена, а теперь еще и это: они все словно устроили против него заговор, заставляя сомневаться во всем, что он привык считать истиной.

На одной из страниц, испачканной чем-то похожим на засохшую глину, было написано знакомым неряшливым почерком Джозефа:

Ротфельд хочет от жены: Покорность. Любопытство. Ум. Добродетельное и скромное поведение.

Покорность присуща от природы. Ум — самое сложное. Любопытство — самое опасное, но это проблема Ротфельда, а не моя.

И потом ниже:

Она готова. Прекрасное творение. Завтра Ротфельд уплывает в Нью-Йорк.

Она станет ему превосходной женой, если не уничтожит его раньше.

24

В вестибюле ничем не примечательного дома близ гудзонских доков Иегуда Шальман, запрокинув седую голову, с изумлением рассматривал ни на что не похожий металлический потолок.

Он находился сейчас всего в полумиле от Хестер-стрит, но дорога сюда заняла почти час. След петлял и заводил его то в безлюдные переулки, то вверх по пожарным лестницам на густоисхоженные крыши, а потом через деревянные мостки и снова вниз. В конце концов он оказался на Вашингтон-стрит, где обилие следов совсем сбило его с толку. Они перекрывали друг друга, и каждая лавка, каждый тупик манили и притягивали. Шальман несколько раз прошелся по улице и наконец выбрал самый свежий след, который и привел его в этот дом с ярко освещенным вестибюлем. Он вошел в подъезд, и некая сила заставила его поднять глаза кверху.

Он сам не знал, сколько времени простоял, задрав голову и придерживаясь рукой за стену. Сначала ему показалось, что это просто какой-то странный дефект здания — возможно, плитки на потолке начали плавиться и стекать вниз, — и только потом понял, что смотрит на произведение искусства.

И моментально, как это бывало и с остальными зрителями, все в этой чудной картине вдруг встало на место. Мир снова закрутился…

Сгущались сумерки. Он стоял на выжженной равнине, со всех сторон окруженной далекими горными пиками. Садящееся на западе солнце вытянуло его тень так, что она стала похожей на тонкий ствол, превратило руки в длинные узловатые ветви, а пальцы — в прутики. Прямо перед ним, в нагретой летним, солнцем долине, начали просыпаться ее извечные обитатели. Он моргнул — и вдруг на пустом месте вырос прекрасный дворец, сделанный из стекла; его шпили и башни сияли в последних золотых лучах заходящего солнца.

Что-то холодное и твердое ударило Шальмана по лицу. Оказалось — пол.

Он лежал как упал и пытался прийти в себя. Потом осторожно поднялся на четвереньки. Комната, к счастью, больше не кружилась. Шальман встал на ноги и, прикрывая глаза ладонью, чтобы больше не видеть потолка, вышел на крыльцо и опустился на ступеньку, потирая ушибленную щеку. Страх, который он испытал раньше, когда разговаривал с беременной женщиной, вернулся и стал еще сильнее, хотя сам он не мог объяснить себе, чего боится. Еще одна загадка.

Шальман постарался подавить тревогу и желание поскорее вернуться в приютный дом. Здесь он чувствовал себя совершенно беззащитным. Кто же такой тот, кого он ищет? Неужели этот таинственный Ахмад? Или это ангел смерти играет с ним в свою игру?

Боль в распухшей щеке постепенно затихала. Шальман заставил себя подняться со ступеньки и снова пошел по улице. След плясал и вился перед ним, маня к следующей встрече.

* * *

После часа ночи шить стало невмоготу. В голове у нее путались тревожные мысли, а пальцы стали неуклюжими, и вместо того, чтобы починить блузку, она проделала в ней новую дыру. Немногие полуночники, проходившие под ее окном, были либо пьяны, либо искали место, где можно справить нужду, и только усиливали ее беспокойство.

Записка Майкла лежала на столе, сильно помятая оттого, что в досаде она сжала ее в кулаке. Фразы в ней были холодными и официальными, совсем не в духе Майкла. На всю записку ни одного ласкового слова. Может, он что-то скрывает от нее? Она вспомнила их разговор о Джозефе Шале. Неужели у них с Майклом что-то произошло? Ах, как она ненавидела эти скупые слова на бумаге! Разве может она узнать правду, если его нет рядом?

Оставался только один способ успокоиться: самой отправиться в приютный дом. Муж, наверное, отругает ее за то, что она так поздно ходит одна, но можно объяснить: мол, она слишком волновалась за него, чтобы уснуть. Она накинула плащ, открыла дверь и быстро пошла по улицам, где время от времени ей навстречу попадались такие же неприкаянные души, мечтающие отыскать в ночи хоть какое-то облегчение.

В приютном доме было темно и тихо. Она немного постояла на тротуаре, прислушиваясь. Только двое из его обитателей беспокойно вертелись в полудреме, остальные глубоко погрузились в сновидения, в которых причудливо смешивались их дневные страхи и надежды. Она осторожно открыла дверь, чуть подтянув ту вверх, чтобы не скрипнула.

В кабинете Майкла горел свет. Женщина прокралась по коридору и заглянула в полуоткрытую дверь. Ее муж уснул прямо за столом, спрятав лицо в сгибе локтя. Рядом лежал раскрытый молитвенник. Майкла можно было принять за мертвого, если бы плечи слегка не шевелились в такт дыханию. Она подошла и присела на корточки. Почему от него так сильно пахнет алкоголем?

— Майкл, — позвала она шепотом. — Майкл, проснись.

Одна его рука дернулась, схватившись за воздух. Он замычал и поднял голову.

— Хава, — простонал он, еще не проснувшись, и вдруг напрягся, открыл глаза и посмотрел прямо на нее.

Ужас у него на лице, похожий на страх загнанного зверя, словно кулак, ударил ее прямо в грудь.

Майкл вскочил из-за стола, рассыпая книги и бумаги, и отступил назад. В его сознании она без труда разглядела кошмарный образ: гигантская женщина с тяжелым телом, грубым темным лицом и ледяными глазами. Это была она, отраженная в зеркале его страха.