Голем и джинн

— Значит, все должно случиться сейчас? — тихо спросила женщина.

Джинн кивнул, но вдруг замер. Происходило что-то странное. Ему неожиданно отказали зрение и слух. Без всякого предупреждения тротуар исчез, а сам он остался без опоры…

Анна стояла перед нам, прижимая к груди пачку измятых бумаг. У нее было совершенно пустое лицо, без всякого выражения. Он медленно протянул к ней старческие, испещренные пятнами руки и положил ей на плечи. Медленно развернул ее, сам встал сзади и полюбовался на их отражение в зеркальной колонне, — казалось, они позируют для семейного портрета. Танцевальный зал позади них был залит светом. Теперь его руки лежали на горле девушки.

— Быстро доставь сюда это существо. И кувшин. Иначе я опять сделаю тебя убийцей.

Кожа Голема под его пальцами была, как всегда, прохладной. Руки двигались сами по себе: он держал ее за запястья, как будто собирался немедленно отвести к Шальману. Снова рабство, понял Джинн. Оно никогда и не кончалось: Шальман управлял им так же, как когда-то ибн Малик.

— Ахмад, в чем дело, что случилось? — испуганно спросила она.

Какой же дурак этот Шальман, с горечью подумал Джинн; как мало он знает собственное творение. К чему угрожать, раз Голем никогда не согласится покинуть Анну, даже ради самой великой и доброй цели. Она отправится к Шальману по собственной воле, а он не позволит ей идти одной.

Оказалось, что он снова может двигать руками. Опустив их, Джинн отвернулся.

— Слишком поздно, — сказал он ровным голосом. — Мы проиграли.

Мороженица Салеха нашлась именно там, где он оставил ее: в углу его комнатки в подвале. Он поморщился, впервые толком разглядев свое жилище, и даже поддал ногой ветхое одеяло: страшно подумать, сколько в нем обитает паразитов. Мороженица была, пожалуй, единственной вещью, которую стоило забрать отсюда, хотя и в этом он не был уверен: деревянный корпус облез и треснул, а ручка едва держалась на одном болте. Очень может быть, что, если он попытается снова использовать ее, она просто развалится у него в руках.

Но она так долго и хорошо служила ему, что бросать ее было жалко, и он вытащил сбивалку на улицу. Теперь надо было отнести ее в комнату Джинна и там подумать о дальнейших планах, но тут на другой стороне улицы он заметил спешащих куда-то Джинна и Голема. Женщина почти бежала, и на лице у нее была написана отчаянная решимость. Джинн едва поспевал следом и, судя по всему, многое бы отдал, чтобы остановить ее. И тогда Салех понял: случилось что-то очень плохое.

Он напомнил себе, что это вовсе не его история. На какое-то время он оказался в нее втянутым, но сейчас все кончилось. Не хватит ли с него чужих драм? Пора наконец решить, где его место в этом мире.

И, скрипнув зубами, Салех снова бросил мороженицу и поспешил за ними.

29

Днем танцевальный зал на Брум-стрит был не менее красив, чем вечером, но это была совсем другая красота: не сверкающая фантазия, освещенная газовыми лампами, а просторная, залитая золотым светом комната. Высокие окна с частыми переплетами отбрасывали квадратные тени на пол, и в лучах солнца плясали пылинки.

По дороге они не сказали друг другу ни слова, придавленные страхом и беспомощностью. С Джинном Шальман мог делать все, что хотел, а Голема он сам создал и мог сам же уничтожить. Он держал их жизни в своих руках, мог натравить их друг на друга, мог загнать Джинна в кувшин, а Голема обратить в прах. Все, что их ожидало, — рабство или смерть.

Дверь в танцзал была приоткрыта. Обменявшись невеселыми взглядами, они вошли.

Все столы были сдвинуты к стенам, и посредине зала оставалось только пустое пространство паркета. Анна стояла в центре со странным, отсутствующим видом.

— Анна, — позвала ее женщина.

Ответа не последовало. Она сделала несколько шагов, огляделась. Джинн настороженно держался рядом.

— Я здесь, — крикнула женщина.

Словно сгусток тени отделился от дальнего угла и превратился в худого старика.

— Здравствуй, мой дорогой Голем, — сказал он. — Рад видеть тебя. И тебя тоже, — повернулся он к Джинну. — Ты ведь явился по собственной воле. А кувшин с тобой?

Джинн едва подавил испуганный крик, когда его ноги сами по себе шагнули к старику, а руки протянули кувшин. Он нагнулся, поставил тот на пол и снова отошел назад. Женщина с ужасом смотрела на него.

— Прекратите, — сказала она. — Мы ведь пришли, мы сделали то, что вы хотели. Отпустите теперь Анну.

— Голем, ты меня удивляешь, — насмешливо откликнулся старик. — Я думал, ты ей позавидуешь. Посмотри на нее — всего несколько дней до родовых мук, а она ничего не боится, ни о чем не беспокоится. Можно ли устроиться лучше? — Он пристально смотрел на нее через пустое пространство зала. — Я создал тебя очень быстро, но ты наверняка не забыла, как это было. Расскажи мне! — потребовал он. — Помнишь?

— Да.

— И что ты тогда чувствовала?

Лгать было бесполезно, он и без нее знал ответ.

— Я была счастлива.

— А у Анны ты хочешь украсть это счастье и дать ей взамен боль. — Тут напыщенная поза, по-видимому, надоела ему, и он заговорил спокойнее: — Я, собственно, понимаю почему. Меня просто удивляет, что ты чувствуешь то же. — Он вздохнул. — Я недооценивал тебя, Голем. Я создал тебя собственными руками, но ты остаешься для меня загадкой.

Она молча и напряженно ждала. Рядом с ней Джинн стоял так неподвижно, будто Шальман заморозил его.

— А ты… — обратился старик к нему. — Посмотри на себя. Даже если я произнесу заклинание и освобожу тебя, ты все равно никуда не денешься и останешься с ней. Должен сказать, раньше ты не так заботился о своих женщинах. Интересно, в этой перемене виноват ибн Малик, заставивший тебя сделать то, что ты сделал? Или заслуга принадлежит Голему?

— Прекрати болтать, — холодно сказал Джинн. — Делай то, что собирался.

— Тебе так не терпится обратно в кувшин? — Шальман покачал головой. — Сперва я хочу, чтобы вы меня поняли. Я не ибн Малик. Мне не нужна ни слава, ни царство. Я просто хочу, чтобы мои следующие воплощения наконец обрели мир. — Он повернулся к Голему. — Поэтому я готов заключить с тобой сделку. — Старик вытащил из рукава лист бумаги. — Этой формулой можно привязать голема к новому хозяину. Ее создал ваш равви Мейер и, похоже, умер, не успев ее применить. Или ему просто не хватило сил.

Равви? Ей хотелось спорить, хотелось назвать старика лжецом, но она слишком хорошо помнила ночные кошмары равви, его страх за нее.

— Мейер включил в свою формулу одно хитрое условие, — продолжал Шальман. — Чтобы она сработала, ты должна добровольно согласиться обрести нового хозяина. А потому вот что я предлагаю. Я готов обменять жизнь Анны и ее ребенка на твою свободу. Я хочу, чтобы ты целиком стала моим големом. Моим созданием и моей верной служанкой.

Она подняла глаза на безучастную Анну, ничего не подозревающую, похожую на тряпичную куклу: