Голодная бездна. Дети Крылатого Змея

– Хватит, – Мэйнфорд махнул рукой, и старший в троице Следопытов потянулся к свистку. Звук, раздавшийся тут же, заставил самого Мэйнфорда согнуться.

Больно!

И мерзко. Но псы подчинились, поспешили к хозяевам, повизгивая и жалуясь что на холод, что на жар. Им Мэйнфорд даже позавидовал. Вон перевозка на месте, полчаса – и окажутся гончаки на псарнях, в теплых вольерах своих. Их вычешут, выскребут из короткой шерсти комки грязи. Накормят мясной похлебкой. Похвалят… хоть ты сам просись.

Нет уж, в ближайшие пару часов ни теплый вольер, ни похлебка Мэйнфорду не грозили.

– Снимайте! – рявкнул он техникам, облепившим кран к неудовольствию чаек.

Вот уж кто поживился за счет Джаннера. И думать не хочется о том, что осталось от тела.

Кран скрипел и покачивался.

С ним покачивалось и тело.

…зачем вообще было звонить в Управление? В этой глуши тело нашли бы не скоро, если вообще нашли бы. Еще пара-тройка дней, и птичьи стаи вычистили бы скелет. Кости просыпались бы в грязь, и та укрыла бы их надежно. Не впервой ей.

Но кому-то понадобилось, чтобы Джаннера нашли.

Кому и зачем?

Звонок анонимный.

Короткий.

Имя. Место.

Запись Мэйнфорд прослушал, но вынужден был признать: пустой номер. Голос исказили, и вряд ли техники смогут убрать это искажение. А тело… с телом поработают, но опять же, что найдут?

Его опускали медленно, под хриплые крики птиц, не желавших отпускать законную добычу. И когда останки упали на брезент, Мэйнфорд выдохнул.

Можно убираться.

И начальству позвонить стоит, потому как эта смерть не оставит двуногих стервятников равнодушными. Пусть они и сами Джаннера на дух не переносили, но ненависть – это одно, а информационный повод – другое.

Начнут орать о разгуле преступности.

О покушениях на свободу слова.

Да и мало ли…

– Упаковывайте, – Кохэн умудрился сохранить не только одежду чистой, но и глянец на ботинках. – Вот и все… договорился.

Он сунул пальцы за воротник короткого пальто.

– Думаешь, за разговоры?

– Да какая разница, – Кохэн и не пытался делать вид, будто эта смерть его огорчила. – Главное, свое он получил, а от кого – это уже дело третье. Все одно не найдем.

Истинная правда.

Слишком много у Джаннера было врагов. Слишком часто совал он нос в чужие дела, слишком зависим был от своей силы. И похоже, влез все-таки во что-то такое, с чем не сумел справиться.

Закономерный исход.

И звонок анонимный, и эта находка – предупреждение, которое воспримут, но не поймут. Какое лобное место да без собственного храма? К вечеру начнется грызня, а к утру газеты разразятся гневливыми памфлетами, обличающими бездействие властей, которые допустили гибель такого талантливого и независимого засранца.

– Не нравится мне твоя задумчивость, – Кохэн вытащил платок и потер рукав, на котором расплылось белое пятно птичьей метки.

– Ничем не могу помочь.

Элиза Деррингер.

Целители.

Синтия.

Джонни… что нужно им было от Джонни? Госпиталь Пламенеющего сердца.

Медведь.

Тельма.

Ему определенно пора вернуться в допросную и добавить новые имена. Глядишь, и прояснится что-нибудь. А если и нет, то хотя бы не будет ощущения, что Мэйнфорд впустую тратит время.

– Выяснил что-нибудь? – он отвернулся, не желая видеть, как упаковывают тело. И старший техник, нахохлившийся, чем-то похожий на местных чаек, раздает команды. И птичьи стаи отзываются на команды его сонмом хриплых голосов.

– Да не особо… сам понимаешь, целители – приличные люди. Полиции такими не с руки интересоваться, – Кохэн оставил в покое пятно. – Теодор Белленштейн… младший в династии целителей. Работает в госпитале Пламенеющего сердца. На хорошем счету. Молод. Перспективен. Холост, что не дает покоя местным медсестрам, хотя головой они и понимают, что он птица не их полета. Ему прочат блистательную карьеру, хотя…

Завод пыхнул дымами.

И Кохэн поежился, развернулся, будто ощутив вдруг что-то. Вперил взгляд в реку, и Мэйнфорд посмотрел. Сосредоточился.

Ничего.

Потоки стабильны.

Размыты.

Слабы. Это нормально для места, где воды слишком много. И странно даже, что здесь вообще хоть какие-то линии держатся.

– …он происходит из известной династии. И папаша его, к слову, тоже Теодор, – Кохэн говорил, не отрывая от реки настороженного взгляда. Что он видел?

Расскажет.

Если сочтет нужным.

– …сам понимаешь, традиции. Так вот, отец, Теодор-седьмой, а сын, выходит, восьмой, но между ними особого ладу нет. Тео наш принципиально взял фамилию матери, хотя отцовская в медицинских кругах значила многое. Скажем так, эта фамилия многие двери ему бы открыла. В колледж Тео пошел в Сайоле, хотя в Нью-Арке его бы приняли с распростертыми объятьями. Закончил с отличием. Проходил интернатуру в местном госпитале, там же и ординатуру. В Нью-Арк вернулся лет десять назад.

– Что?

Паренек выглядел молодым.

– У него дар, и яркий, – Кохэну нравилось удивлять. – Поэтому выглядит он куда моложе. Ему сорок шесть.

– Почти ровесник.

И это неприятно. Мэйнфорд на свой возраст выглядит или почти выглядит, а вот Тео… Тео казался юным.

– Вернулся он, по слухам, ради матушки, но не в родительский дом. Снял квартиру в Первом округе. Устроился в госпиталь. С отцом сосуществует в целом мирно, но, по слухам, это и вправду скорее перемирие, чем теплые семейные связи. Что за дохлая кошка меж ними пробежала – никто не знает. К слову, у него и дядюшка имеется. Тоже Теодор.

Тело упаковывали. И чайки, чувствуя, что остались-таки без завтрака, протестовали. Они то спускались, падали, пугая техников, норовя ударить по плечу, вцепиться в волосы, то поднимались и кружили, оглашая свалку жалобными воплями.

Мерзкое местечко.

– И дед их Теодор… как и прадед.

– А фамилия…

– Верно мыслишь, шеф, – Кохэн увернулся от особо наглой птицы, которая вознамерилась вцепиться в смоляные его волосы. – Фамилия у них только здесь и появилась. Вдруг. Наши ребята…