Голоса на ветру

– Можете купить мне хоть всю Вену! – сказала Петрана. – Рожать я больше не собираюсь.

По выражению ее лица Михайло понял, что сноха от своего слова не отступит, но все равно не перестал задаривать ее роскошными платьями и шляпами, такими, каких не было ни у одной женщины в Караново. Он гордился ее красотой, а еще больше тем, что она родила ему внука, о силе, уме и красоте которого заговорили по всей Австро-Венгрии, когда Михайло начал брать Стевана с собой в свои загадочные поездки.

* * *

Так будущий судья Стеван Арацки в шестнадцать лет познакомился с игорными домами, с местами, где заключают сделки купли-продажи, с театрами и с борделями Сегедина, Будапешта и Вены, понял, что мир полон чудес, а женщины это самое необъяснимое и самое чудесное чудо на земле. Смерть Михайла застала его в Караново, учебный год еще не закончился. Михайло брал его с собой в поездки только во время летних школьных каникул, используя это как возможность познакомить внука не только со свободными нравами европейских городов, но и показать ему что собой представляют хутора, сельские корчмы, спаривание жеребцов с кобылами, жизнь деревенской детворы, от уха до уха перемазанной ягодами шелковицы.

– Если уж ты решил стать судьей, то должен знать, что все они пойдут к тебе, чтобы ты решил, кто виноват, а кто нет! – Михайло, который по своему сочувствовал Луке Арацкому, уже видел своего внука Стевана верховным судьей и мужчиной, волнующим каждое женское сердце, он хотел подготовить его к тому месту, какое он займет в жизни и рассказывал об известных юристах, судьях и сенаторах из семьи Арацких.

Когда Михайло привезли из Вены в черном гробу, с ножевыми ранами на всем теле и даже на лице, именно Стеван плакал по нему больше всех. У Аники и Петраны для слез времени не было, потому что со всех сторон слетелись кредиторы, да и хлопоты, связанные с похоронами, легли на их плечи. До глубины души встревоженный тем, что его сын пойдет по стопам Михайла, доктор Арацки проводил дни и ночи в больнице.

«Все же ему удалось взять со Стевана клятву, что тот никогда ничего не купит и не продаст!» – записал автор «Карановской летописи». А когда семья возвращалась с кладбища, похоронив Михайла под отпевание семи священников, клятва была повторена еще раз. Без особой на то нужды! У Стевана не было никакой склонности к торговле, и в будущем ей тоже неоткуда было взяться.

– Все равно, поклянись! – сказал Лука Арацки. – И знай, в золоте кроется дьявол, а где дьявол, там нож или яд. Запомни это, Стеван… – повторил он просьбу, на что Петрана громко рассмеялась, уверенная, что Стеван никогда ничего не купит и не продаст, не потому, что этого не хочет, а потому что не умеет.

Аника с удивлением посмотрела на нее, и Петрана тут же прекратила смеяться, поскольку пока в дом не пришла Наталия, Аника была единственной особой, чье мнение Петрана уважала.

А когда порог дома Арацких перешагнула Наталия, этот дом уже лишился и блеска, и красоты, которые способствовали тому, что красавица Петрана согласилась выйти за доктора Луку Арацкого, хотя с первого взгляда поняла, что он не будет тем мужем, который сможет исполнить все ее желания и удовлетворить все потребности.

– Хоть ты и не родился в золотом последе, поклянись! – Лука Арацки обнял сына за плечи и заставил еще раз повторить зарок, что не будет ничего ни продавать, ни покупать, удивленный загадочным молчанием Стевана. «Нет ли на его пальцах золотой пыли?» – подумал он и посмеялся над самим собой.

* * *

Уставившемуся на огонек свечи Стевану Арацкому вдруг привиделся блеск золотой пыли на пальцах Рыжика, пыли, которую иногда можно увидеть на пальцах тех, кто родился в золотом последе. Чушь! Рыжик родился так же, как и все другие дети, хотя вполне можно допустить, что золотая пыль с пальцев Михайла Арацкого через два поколения осела на пальцах Данилы. Поэтому и волосы у него так пламенеют! А вдруг это предсказывает новые пожары?

* * *

В тот второй год войны под окнами дома Арацких в Караново постоянно и равномерно раздавались шаги Ганса Мюллера, а, может, какого-то другого немца: семь вперед, семь назад и снова… Но война несомненно шла к концу. Спрятавшийся в каморке на чердаке дома в Караново, Стеван вдруг неожиданно приободрился и поверил, что не все потеряно. Когда война окончится, его солдаты вернутся, если хоть кто-то остался живым, ведь кто-нибудь должен был выжить, и он подтвердит, что Стеван Арацки никого не предавал, что он просто воспользовался случайной возможностью и выпрыгнул из поезда на свободу. Если можно назвать свободой жизнь в комнатенке размером два на три метра, где он со дня возвращения с хутора с ужасом, проникавшим в самый мозг его костей, считал шаги немецкого солдата: семь вперед, семь назад, ожидая момента, когда раздастся стук в его дверь… содрогаясь от вида горящих глаз Ганса Мюллера, постоянно ищущих Вету…

* * *

Остальным членам семьи Арацких было не до размышлений о свободе. Наталия все реже выходила из дома, воспринимая взгляды соседей и друзей как вопросы: «До каких пор будет скрываться судья Стеван Арацки? Почему он скрывается? Ничего удивительного в том, что он скрывается от немцев и доносчиков, он дезертир, беглый пленный. Но почему он скрывается от родственников и друзей, если он не виновен?»

«А дело в том, что он виновен! Он повел безусых юнцов воевать и позволил немцам без единого выстрела взять их всех в плен. А потом сбежал, спасшись от лагеря или расстрела. Только он один. Капитан последним покидает тонущее судно. Он сбежал первым!»

Наталии, Петру и Вете взгляды и невысказанные обвинения казались падающими на их головы каплями растопленного свинца. А тяжелее всех переносил это маленький мальчик, будущий доктор Данило Арацки. После возвращения с хутора он избегал всех, даже самого себя.

* * *

Прислушиваясь на семнадцатом этаже нью-йоркского отеля к каплям, падающим с навсегда мокрых волос Веты, Данило невольно перенесся в третий год войны и увидел себя, малыша с натянутой до бровей шапкой, под которой он прятал свою огненную шевелюру, чтобы не привлекать дьявола и не притягивать молнии. Стоя рядом с оградой особняка Арацких, он смотрел в небо, где кружились снежинки, напоминавшие танцующих мотыльков или крохотных снежных фей.

Холода, которые заставили их переселиться с хутора в Караново, пришли в тот год необычно рано, предвещая снег, который завалит улицы и дома. Жители Караново ждали его со страхом. Все. За исключением детей, которые уже сейчас вытащили на свет божий санки и коньки, и Данилы Арацкого, запомнившего ту зиму как настоящий ад.

Ветер гнал по темному синему небу первые снежинки, хлестал по лицам прохожих, острозубый и резкий.

Людям казалось, что дикие порывы ветра вызывали крутящиеся в небе хвосты дьявола. И когда эти хвосты запутывались, из их клубка вылетали дышащие ядом молнии. Тот, кто попадал в волну этого дыхания, сгорал, становился черным, а душа его летела прямо в ад, где ей суждено мучиться до тех пор, пока из-за облаков не появится девятое солнце.

– Как выглядит это солнце? – спросил Рыжик у матери, Наталии. Она велела не говорить глупости. – Девятого солнца не бывает. – Взъерошив ему волосы, Вета утешила его словами, что девятое солнце не важно. Даже одно, это, на хуторе своим жаром заставляет рыб и лягушек искать укрытия, убивает бабочек и комаров.

– А когда его не стало, мы оттуда ушли! – сказал задумчиво Рыжик. – А что стало с птицами и стрекозами, Дойчином и Пантелией? Они не съедят кошку, если начнется голод? А друг друга они не съедят?