Голоса на ветру
Шрифт:
– Извини, что разбудил вас… Эрика наверняка еще спит?
– Возможно! – Арон грустно улыбнулся. – Возможно, и спит, только не в этом доме…
– Что ты такое говоришь, что стряслось?
– Ничего. Просто она нашла другого. Для Нью-Йорка обычное дело. Мы с Дени кое-как справляемся. То за ним присматривает какая-нибудь медсестра из нашего отделения, то я вожу его в садик, а то даже беру с собой в больницу…
– Самое подходящее место для двухлетнего малыша… – Данило Арацки громко рассмеялся. – А, может, Нью-Йорк это просто большой сумасшедший дом? Я провел эту ночь в отеле, и там из окон то и дело падали его обитатели, как перезрелые яблоки в Ясенаке.
– А-а, так ты был в «Атертоне»? Надо же! В Нью-Йорке каждый знает про этих самоубийц. И как тебя угораздило попасть именно туда? Вот уж повезло…
– «Мистер будет доволен!» – сказал таксист и высадил меня перед дверью «Атертона»…
– Прекрасно! – Арон неожиданно замолчал. – Ты хотел сделать
– Не имело смысла. Он с трудом говорил по-английски, но тем не менее сумел через пень колоду сообщить, что был главным хирургом больницы в Мурманске. В Нью-Йорке без сдачи нескольких специальных экзаменов не смог найти работу по специальности, некоторое время зарабатывал прогуливая собак, мыл тарелки в пиццерии, потом чашки Петри в каком-то научно-исследовательском центре, где компанию ему составляли одни только белые мыши и подопытные крысы… На переднем сидении у него в машине была клетка с белой мышью, он с ней разговаривал… Помнишь парнишку в Губереваце, который прятал от Рашеты мышку? Он был покорным и растерянным, не сопротивлялся ни когда его посадили под замок, ни когда отвели в помещение для электрошока, а вот когда Рашета попытался отнять у него мышь, парень взорвался. «Эта мышь мой единственный товарищ!» – кричал он.
Санитарам пришлось буквально спасать Рашету от его ярости, а уже на следующее утро пациента с мышью в больнице не было. Что бы в такой ситуации сделал хирург из Мурманска с огромными ручищами, которыми можно задушить медведя, Данила даже не хотел себе представлять.
«А что тут представлять?» – спросил его мужской голос из компании мертвых как-то раз, спустя несколько месяцев, когда Данило уже обжился в Нью-Йорке. «Товарищ это товарищ, даже если он мышь! Разве ты сам не подружился с хирургом из Мурманска и его маленьким другом, когда нью-йоркское одиночество стало невыносимым? Да ты был бы рад подружиться и с тараканом, когда Арон поехал в Белград довести до конца некоторые свои дела и попал в водоворот гражданских войн…» – неизвестный ему Арацки замолчал, и его заслонила чья-то широкая спина, вероятно, Стевана.
«Опять они меня нашли! – пронеслось у него в голове. – Могли бы хоть раз со мной разминуться!» – бормотал про себя Данило, обескураженный упорством, с которым следовала за ним его умершая родня.
– Думаешь? Ты не знаешь, как страшно одиночество после того, как перешагнешь порог того света! Придет день – и узнаешь, и тогда ты поймешь, почему мы не можем оставить тебя в покое…
– Можете, ведь я васне знаю…
– Зато наша кровь, которая течет в твоих жилах, знает тебя! Напрасно ты бежишь, Данило… – незнакомый Арацки тихо засмеялся в полумраке и стал медленно растворяться в воздухе, таять как туман над рекой, оставив Данилу в недоумении относительно того, кем и из какого времени мог бы быть этот его соплеменник. Михайло? Тома? Кто-то из предшественников Томы? Кто-то, чье имя он не успел запомнить, что не помешало тому найти его на другом краю света?
Если Петру удалось остаться живым и выбраться с Голого острова, он должен был попытаться его найти, он не мог не вспоминать Рыжика из Ясенака, превратившегося в Данилу Арацкого из Белграда, Гамбурга, Нью-Йорка и американского Среднего запада. Все где-то записано. Но если бы Петр его искал, то нашел бы. Ерунда! Почему тогда он Петра не нашел?
Тайна исчезновения брата не переставала мучить Данилу Арацкого, причем в Америке гораздо сильнее, чем раньше. Возможно, из-за тайной надежды найти его в Нью-Йорке или где-нибудь на Среднем западе и вместе с ним вернуться в Белград? Мыслям о возвращении способствует и разочарование в « американской мечте», которую столько лет внедряли в сознание европейцев и которая на деле оказалась купленным в кредит домом из деревянных панелей с обязательным гамаком на террасе и садиком перед домом, в котором по газону расставлены фигурки гномов и американские флажки, причем трава должна быть строго определенной высоты, ни на миллиметр ниже или выше.
Тогда, в первые месяцы, проведенные в Нью-Йорке, он об этом не знал, так же как не знал и то, что следить за высотой травы входит в «десять золотых правил» Джорджи Вест, которые она соблюдает более ревностно, чем верующие – Десять Божьих заповедей. Распатланная Джорджи Вест с глазами, которые могли менять цвет, станет частью мира Данилы позже, на Среднем западе, когда он окажется далеко и от Нью-Йорка, и от «американской мечты», и от Югославии, в которой о приближении грядущих войн можно было судить по рубрике «Письма читателей» в центральных газетах и по бредовым рассказам об ожерельях из детских пальчиков, которые очень скоро перекочевывали на первые страницы «желтой» прессы, а оттуда, в качестве предвестия приближающегося ужаса, и в серьезные средства массовой информации.
«Когда закончатся войны, от разветвленного рода Арацких останутся только трое мужчин и рыбы, заглядывающие в
окна». Все чаще вспоминал Данило пророчество Симки Галичанки. И в такие дни его сны не покидала ни она сама с красным пятном крови на лбу, ни рыбы, плавающие по улицам Караново в очках, дужки которых заправлены за плавники. «Что означают эти рыбы в моем сне?» – спрашивал он самого себя, пытаясь отогнать эти видения как надоедливую муху. Эх, если бы он мог отогнать, отбросить и кое-что из яви, как это умел делать Арон, когда сталкивался с проблемами, которые был не в состоянии ни решить, ни принять!Эрика Лех была той единственной проблемой, с которой Арон не знал, что делать. Может быть, еще и потому, что она сама не знала, что ей делать с собой. Мужчина, которого она выбрала, исчез из ее жизни однажды холодной ночью, вышел за бутылкой пива и не вернулся, ни тут же, ни позже. Эрика осталась в квартире с двумя его детьми из предыдущих браков, трехцветной кошкой и псом, который ни на шаг не отходил от ее кровати. Ждал. Он просто ушел. Вернется. Собственно, почему бы ему не вернуться? Даниэл у Арона, с ним все в порядке. Хотя бы о нем можно не беспокоиться. Но что делать с этими двумя детьми Билла, ведь она даже не знает, кто их матери и где они. «Сумасшедшая Америка!» – часто ворчал Арон в адрес и директора клиники, и постоянно завывающих пожарных машин, несущихся туда, где горит, а где-то что-то всегда горит, и в адрес самого себя. «И зачем мне понадобилось уезжать из Гамбурга?» – корила себя Эрика. Недоумевая, она открывала окно и тут же его закрывала, вдохнув ледяной ветер с Гудзона. Америка, безусловно, не то, о чем она мечтала, но и Гамбург не назовешь главным выигрышем в лотерею, как, впрочем, и Арона.
Ее очень удивила та перемена, которую она почувствовала в нем после похорон Моники Зильбер. Лишь позже она вспомнила, что девичья фамилия его матери тоже была Зильбер.
Моника Зильбер, которая была ненамного старше, чем Арон, могла быть родственницей его матери. И у той, и у другой глаза и волосы были одного цвета, и та, и другая имели одну привычку – закусывать нижнюю губу от смущения, растерянности или непонимания, что нужно сделать в тот или иной момент. По воле судьбы, и Арон, и все окружавшие его люди поняли это только после того, как Моника покинула этот мир. Выжил ли во время войны кто-нибудь из ее родственников, не знала ни одна из медсестер, с которыми она работала. Моника упорно молчала, так же как молчал и Арон, надеясь в глубине души, что однажды, может быть, встретит кого-нибудь из своих утраченных братьев и сестер. Вокруг могилы Моники было несколько надгробий с фамилией Зильбер. Придя на кладбище вместе с Даниилом, Арон заметил и то, что Леви там похоронено еще больше, и то, что ни на тех, ни на других могилах, судя по всему, никто не бывает.
И вдруг однажды Арон увидел на могиле Моники Зильбер несколько камешков. Может быть, все-таки у нее были какие-то родственники? Может быть, дети, которых она скрывала, как и все остальные детали своей жизни?
Поиски возможной родни Моники Зильбер принесли Арону новую горечь. Одинокая в жизни, Моника осталась такой и в смерти, а Арон принял предложение поработать в клинике в Нью-Йорке, надеясь, что вдалеке от всего, что ему постоянно сопутствовало, он сумеет избавиться и от надежд, и от воспоминаний. После некоторых колебаний Эрика Лех поехала с ним. Возвращение на родину означало бы неудачу. «Америка это то, чему позавидуют и родственники и друзья!» – повторяла она самой себе, однако очень скоро оказалось, что без знания английского языка и нострифицированного диплома Америка может стать настоящим адом. «Только идиоты отправляются в чужую страну, как гуси в затянутое облаками небо!» – шептала она, вспоминая Гамбург и лебедей на Альстере. «Но ведь и Гамбург был чужбиной, и даже в Нови Саде у меня больше нет никого из близких!» – время от времени утешала она себя, и успокаивалась, думая о родственниках, разбросанных по всему свету. «И все-таки Америка, Америка!» – твердо говорила она себе и так же твердо решала найти работу, выучить язык, следить за объявлениями. Ходила на собеседования и понимала, что работу ищет не одна она, но она одна из немногих, кто не знает языка и не имеет нострифицированного диплома.
Падение Берлинской стены увеличило приток беженцев. Хирург из Мурманска теперь не был исключительным случаем. Атомные физики, юристы, экономисты, видные специалисты из стран Восточной Европы мыли теперь посуду в пиццериях, подстригали газоны, присматривали за детьми и стариками, выгуливали собак…
Появление на свет Даниэла Эрика восприняла как последнюю пакость со стороны Арона. Ей, в ее ситуации, ребенок был не нужен. Арон на нем настаивал, вот пусть сам им и занимается! Эрика ушла к какому-то случайному бродяге, бросив и ребенка, и мужа. Ушла. Вернулась. Снова ушла и снова вернулась. Арон молчал и без единого слова принимал и ее возвращения, и уходы. Когда-то давно, в Караново, точно так же уходила и возвращалась Петрана, а Лука молчал, вызывая у родственников и друзей гнев и изумление, и так продолжалось до тех пор, пока Петрана не ушла навсегда, оставив на столе нетронутый бокал красного вина.