Голубое поместье

Более ничего не свидетельствовало, что она слыхала его.

— Элизабет, у меня есть для вас кое-какие новости от Алисии. Вы помните Алисию?

Она посмотрела на него, напряженная морщинка залегла между полинявшими глазами. Голос ее треснул, как старая грампластинка, — проглоченный и почти не слышный.

— Кто вы? Я не знаю вас. — Взгляд ее безразлично скользнул по нему. — Неужели пора пить чай?

Тому хотелось повторять имя Элизабет Банньер снова и снова, чтобы доказать себе, что она существует, и наперекор всем обстоятельствам владелица Голубого поместья еще жива.

Он подошел к креслу и присел перед ней на корточки. Белое лицо исчертили морщинки. Потом он вспомнил, что некогда Элизабет была красавицей, широко посаженные глаза еще сохранили отблески знаменитой синевы. Но теперь ему нужно было что-то сказать ей, что-то спросить.

— Элизабет, Алисия рассказала мне, где вы живете. Алисия велела попросить вас вернуться домой. Она хочет, чтобы вы приехали в Голубое поместье.

Он солгал, но другого способа вернуть ее домой Том придумать не мог.

Старуха ничего не ответила, руки ее разъединились, слабые и пустые. Она как будто даже ничего не заметила.

Он не мог говорить с ней о худшем, приходилось молчать о Рут, по крайней мере теперь. Он попытался снова.

— Вы понимаете меня, Элизабет? Поместье ждет вас. Я немедленно еду туда. И хочу взять вас с собой. Вы можете вернуться домой.

Взгляд бледных глаз вновь скользнул по нему.

— Ступайте прочь. Я не Элизабет. Вы перепутали. И ко мне это не имеет никакого отношения. Я не понимаю, что вы говорите. — Утомленная долгой речью, она умолкла. — Я хочу чашку чая. Ведь уже пора пить чай, так?

Этого следовало ожидать. Том хотел взять ее за руки, попытаться уговорить. Он попытается снова. Том встал и нагнулся к Элизабет, без стеснения поцеловав ее в макушку.

— Я принесу вам чаю. Скоро.

Ее неторопливый взгляд проводил его до двери.

Мальчишка исчез. Она знала, что он вернется, в его голосе решимость смешивалась с упрямством. Такой не сдается. Ее маленькая ложь ничего не исправит. Он знает ее. Он молод, а молодым так легко дается целеустремленность. Они живут надеждой, обещанием перемен и прогресса.

Впрочем, он выглядит по-другому. В его лице она заметила что-то тяжелое, что-то очень темное. Конечно же, он из поместья. Знакомый отпечаток.

Элизабет вздохнула. Она считала, что находится здесь в безопасности. Эти ужасные визиты Алисии давным-давно прекратились. Приближаясь к концу жизни, она надеялась, что случившееся в поместье не будет столь тяжко давить на нее.

Но бремя не исчезало. Власть дома не слабела. Она была заметна в его лице, голосе. И это было важнее всего. Ведь в ее мире — а может, и в других — осталось одно только поместье. Кирпичи и известка существуют вне зависимости от воли их обитателей.

Дом ждет, сказал ей мальчишка.

Конечно, он скользит по поверхности. Дом ждал всегда.

В этом забытом уголке ей не о чем было думать, никакие действительно важные события не могли отметить последние пустынные дни. Старуха, которая некогда действительно была Элизабет Банньер, хотя только что пыталась отрицать это, сидела одна в тот солнечный полдень и глядела через окно на чистое небо.

Время вышло теперь за пределы ее власти, превратившись в смесь воспоминаний и знаний, не имеющих ни последовательности, ни порядка. Настоящее представляло собой скучный зал ожидания. А в будущем — ведь ей уже девяносто пять лет — увы, трудно было сомневаться.

Все загадки остались в прошлом. Она не могла припомнить, что носила вчера и что ела за ленчем, но почему-то ее это не волновало. Подобные вещи всегда не были для нее существенными. Время сделалось теперь для нее ненадежным якорем; она плыла, не умея ухватиться за него… время всегда оставалось за пределами ее власти.

Поколения смешались в ее памяти, даже люди, которых она любила. Она прожила слишком долго. Там был мальчишка, когда-то, не Родди, кто-то другой…

Но дом все еще ждал. Мальчишка напомнил ей о том, что это такое. Больше она не сумеет думать о чем-то другом. Дверь открылась.

Она откинулась назад в кресле и вздохнула. Очень хорошо, подумала она. Я здесь — и рукой отодвинула эту мысль.

Это дом. Память ее уверенно и спокойно вступила в поместье, хотя она не была там сорок лет. Сорок лет она прожила неизвестно где. Пустые годы, подумала Элизабет. Как мало осталось от них в памяти… Он предлагал отвезти ее домой, этот мальчишка, голосом которого говорила смерть, вернуть ее в Голубое поместье.

Туда, где ей положено быть.

43

Через два часа Элизабет ожидала Тома в холле. Медсестра подготовила для нее сумку, уложив несколько вещей. Врачи рассчитывали, что старуха скоро вернется.

Элизабет неуверенно моргнула сестре. Она знала, что они больше не встретятся, и пыталась понять, нужно ли ей что-нибудь говорить. Но женщина заторопилась прочь, и она опоздала. Элизабет вздохнула. Она сидела в высоком кресле, руки были спокойно сложены на коленях, сумка стояла на паркете возле нее.

На решение потребовалось немного времени. К тому моменту, когда Том вернулся с чаем, она уже сделала свой выбор: надо хотя бы повидать дом последний раз перед смертью.

Она поняла, что страх оставил ее. Наверное, помог возраст, решила она. Чего бояться, когда смерть и без того рядом? Что еще может ранить ее теперь? Все чувства давным-давно отгорели, сделались гладкими и безликими в этом долгом сне. У нее не осталось любимых, некого даже оплакать.

Дверь открылась. Мальчишка — молодой человек — торопливо направился к ней через холл. Она все не могла запомнить его имя, хотя медсестра повторила ей несколько раз.

Он казался таким усталым, бедный мальчик, таким серьезным.

— Это все, что вам нужно? — спросил он. — Надо мне сказать, что мы уезжаем?

В холле было пусто. Чай развозили по комнатам. Вдалеке нашептывал столик на колесах, стучали двери.

— Нет, пойдем. — Теперь она уже не могла дождаться, когда наконец оставит это место, тихую мертвизну ожидания.

Он протянул руку, и Элизабет встала, радуясь поддержке. А он подал ей две палки, которыми она пользовалась, и пошел вперед открывать дверь, взяв с собой ее сумку.

В нем было столько энергии. Она коренилась не только в молодости. Этот мальчишка давно растратил излишки. Но шаги его пружинили, в них было нечто туго свернувшееся и динамичное.