Голубой бриллиант (Сборник)

обнаженные и прекрасные. И никакой пошлости, все изящно,

целомудренно". Ей нравилось. Она вспомнила слова матери,

делившейся впечатлением от работ Иванова: "Одни женщины

и все голые. Странный какой-то он, Алексей: помешался на

голых бабах. Ненормальный". В словах Ларисы Матвеевны

звучало определенное осуждение. Маша была иного мнения и

о самом скульпторе, и о его работах: ей все нравилось, более

того, она искренне восторгалась, хотя и пыталась сдерживать

свой восторг. Вообще по своему характеру внешне она была

сдержанна и не выплескивала наружу свои эмоции по поводу и

тем более без повода, и ее душевное состояние выдавали

лишь чувственные резко очерченные губы да живительный

свет ее блестящих глаз.

– У вас тут настоящий музей, - сказала Маша, одарив

Иванова мимолетной улыбкой.
– И все это богатство спрятано

от людей. Жаль. А мне повезло, я увидела настоящее

искусство, катакомбное, если можно так выразиться. Я

слышала, что существует какая-то "катакомбная" церковь?

– Обыкновенная авантюра раскольников, что-то вроде

"неодиссидентов", - с убежденностью профессионала

134

небрежно сказал Иванов. Его ответ насторожил и заинтриговал

Машу.
– Вы верующий?
– спросила она невозмутимым тихим

голосом.

– Крещеный, - задумчиво произнес он.
– Вы это имели в

виду? - Нет, конечно, крестят родители, еще не ведая, кем

будет их чадо, когда вырастет - верующим или безбожником, -

не повышая голоса продолжала Маша. - Мои родители не

крестили меня, опасаясь неприятностей от партийных властей.

Но я сама крестилась пять лет тому назад в самом начале

этой дурацкой перестройки. И дочь свою крестила.

– Вы находите перестройку дурацкой?

– А вы не находите?
– переспросила Маша.

– Я считаю ее преступной. А ее лидеров

государственными преступниками, уголовниками.

– Я с вами согласна. Но откуда у вас такое

категорическое мышление о "катакомбной" церкви?

Иванов не спешил с ответом, и Маша прибавила:

– Дело в том, что наша газета писала о ней сочувственно

и даже в защиту ее. Я, конечно, не компетентна в делах

церковных, я рядовая верующая.

– Среди моих немногих друзей и приятелей, - начал

Алексей Петрович, глядя на Машу проницательным страстным

взглядом, - есть епископ, человек в высшей степени

порядочный и честный, широко эрудированный,

заслуживающий доверия и уважения. Он бывает у меня здесь,

мы беседуем по разным вопросам бытия, в том числе и о

положении в русской православной церкви. Как-нибудь я вас

познакомлю - если вы пожелаете?

– Для моей профессии полезно всякое новое знакомство,

тем более с высшим духовным лицом. Я же вам сказала, что я

"молодая" верующая. Теперь я поняла, что мой вопрос о

вашей вере был излишним. Я права?
– Она смотрела на него с

кротким смиренным любопытством. Он любовался ее нежным,

овальным, матовой бледности лицом, с которого исчез

взволнованный румянец, бездонными загадочными глазами, ее

элегантным нарядом. И его подмывала вот так

непосредственно высказать ей свое восхищение. А она ждала

от него ответа на свой вопрос о вере, чуткая, нежная и,

казалось, понимала его очарованный взгляд.

– Тут надо уточнить, что мы имеем в виду под верой, -

начал он мягким глуховатым голосом и деликатно отвел от нее

135

недвусмысленный взгляд.
– Я знаком с Евангелием и считаю

эту священную книгу кладезем человеческой мудрости. Не все

поучения апостолов равноценны. А вообще - это кодекс бытия

человеческого.

"Говорит словами своего друга епископа", - почему-то

решила Маша и спросила:

– А вопрос о Боге, о бессмертии души?

Он посмотрел на нее с благоговением, и добрая

душевная улыбка затрепетала в его аккуратно постриженных

темно-каштановых усах.

– Видите ли, Машенька.
– ласкательное слово случайно,

помимо воли, сорвалось у него с языка, и он совестливо

потупил глаза: - Извините, что я так...

– Ничего, вам я разрешаю. Мне даже приятно, тем более

мы же старые знакомые, как это ни банально звучит.
– В глазах

ее светилось детское доверие.

– Да-да, не банально, а скорее книжно. Я тоже знаю вас

сотню лет.

И они оба вдруг, как по команде, раскатисто рассмеялись.

Смеющийся маленький рот Маши обнажал ровные белые

зубы, а смеющиеся глаза Иванова забавно, как-то по-детски

щурились. Так они стояли друг против друга, ощущая

притягательную теплоту, позабыв о незаконченной фразе

Алексея Петровича. Наконец он вспомнил:

– Так о чем мы? Да, о Боге и бессмертии души. Не

хотелось бы на такую серьезную тему говорить походя.

Давайте перенесем на "попозже"? Хорошо?

– Согласна. А теперь вы покажете мне свою мастерскую,

или, как сказала мне мама, ваш "цех". Я ж говорила вам на

выставке, что не представляю технологию вашей профессии.

В "цеху" внимание Маши сразу же привлекла композиция

"Девичьи грезы".

– Как интересно, - воскликнула Маша вполне искренне.
–

И как вы лепите - с натуры вот этих обнаженных.
– Иванов

молча кивнул.
– И где вы их берете?

– Есть специальная организация - цех натуры. Мы

вносим положенную плату за час, за два, ну сколько

потребуется. Вот эту композицию я назвал "Девичьи грезы".

– Гадает на ромашке: любит-не любит. Название

поэтичное. И фигура девушки очень мила. Кто она?