Голубой бриллиант (Сборник)

– Жена сексолога. - Ироническая улыбка заиграла в

глазах Иванова.

– Вот даже как? А муж знает?

136

– Она говорит, что не знает.

– Осталось вылепить лицо и руки?

– В этом вся загвоздка. Природа допустила дисгармонию:

при отличной фигуре подкачали руки, главным образом

пальцы.

– А лицо?

– Ее лицо вообще не годится, хотя оно и

привлекательное, даже броское. Но в нем нет образа,

романтики, напряженного ожидания, мечты. Понимаете?

– И что же вы будете делать?

– Буду искать другое лицо и руки. Здесь нужны тонкие

пальцы. Такие, как ваши.

Она загадочно улыбнулась прямо ему в лицо и снова

перевела оценивающий взгляд на композицию, обронила, как

мысль вслух:

– Девичьи грезы... Забавно... И великолепно. Может

получится очаровательная и психологически глубокая вещь.

Если, конечно, вы найдете соответствующее лицо.

– Только с вашей помощью, - как бы между прочим

закинул он "удочку". Она никак не отреагировала ни словом, ни

жестом. Лишь бледные щеки ее слегка порозовели. Без слов,

она отошла от "Девичьих грез" к полочкам, на которых стояли

выполненные в пластилине композиции. Среди женских фигур,

одиночных и групповых на сколоченной из ящиков подставке

она увидела мужскую композицию более крупного размера,

чем те, пластилиновые. Она была выполнена в глине совсем

недавно, несколько дней тому назад. Только сегодня утром,

ожидая Машу, Иванов снял с нее целлофан, и глина была еще

влажная. Маша замерла у этой композиции и содрогнулась.

Тощий, изможденный человек с обнаженной головой сидит на

мостовой с протянутой к прохожим дрожащей рукой. Рядом

лежит костыль и старая потрепанная шапка-ушанка, в которой

поблескивают несколько медных монет. Впалую грудь ветерана

украшают боевые ордена и медали. Сзади него, как фон,

натянутое полотнище, на котором неровными буквами

начертано: "Будь проклята перестройка". Неповторимо

выразительно лицо ветерана. В его искаженном от душевной

боли худом, суровом, как бы застывшем с полуоткрытым ртом,

нет мольбы и просьбы, как нет ее и в выдающих гневом и

ненавистью больших глубоких глазах. Весь облик его - это

трагический крик измученной души, попранной надежды,

истерзанной плоти, оплеванной и растоптанной совести и

веры. И месть, беспощадная, лютая, не приемлющая покаяния

137

и милосердия. И обращение к потомкам, к будущим

поколениям: помните гадов-предателей всегда - и ныне, и

присно, и во веки веков.

Несколько минут Маша стояла в застывшем молчании,

словно вселенская боль, мысли и чувства ветерана войны

вошли в ее душу и стали ее болью, возбудили сострадание.

Глаза ее потемнели и затуманились, окаменелое лицо,

чувственный маленький рот плотно сжался, изящная девичья

грудь возбужденно вздымалась, тонкие, просвечивающиеся

ноздри нервно трепетали. "Она была прекрасна в эти минуты",

– скажет потом сам себе Иванов. Затем Маша как-то

неожиданно резко повернулась, сделала стремительное

движение к Иванову и, сказав, "Можно вас поцеловать?", не

ожидая разрешения порывисто прильнула нежными губами к

его щеке. Губы ее были теплые, ласковые, они расплескали по

всему телу Алексея Петровича давно позабытый аромат

страсти и благоденствия, волнующий порыв нежности и ласки.

Он посмотрел на нее верным и тающим взглядом и тихо

спросил:

– Вам нравится?
– Вопрос, конечно же, был излишним, но

она ответила:

– Это страшно, жутко. У меня нет слов.

– Вам не кажется, что здесь есть налет плакатности,

агитки? Вот эти слова о перестройке? Может, их убрать? И без

них все ясно. Я назвал: "Нищий ветеран".

– Я бы не стала убирать, - раздумчиво произнесла Маша.

– Слова эти не лозунг, а крик души. Без них все ясно сегодня. А

через двадцать, пятьдесят, сто лет зрителю не будет ясно, к

какому времени это относится. К сорок шестому или к

девяносто второму году? Ну, а что касается агитки, вспомните

репинских "Бурлаков на Волге". Разве там агитка? Там, как и

здесь, трагедия жизни, жуткая действительность. Только у вас

еще страшней.

Он согласился с ее доводом и был очень рад. Во-первых,

говорил он сам себе, у нее хороший вкус, она хорошо

разбирается в изобразительном искусстве (вспомнила Репина);

во-вторых, она его единомышленник в отношении

перестройки. Говоря откровенно, ожидая встречи с Машей, он

опасался, что в наше расколотое разбродное время, когда

общество барахтается во лжи, они окажутся по разные

стороны баррикад. Тем более, думал Иванов, Маша -

журналистка, а эта "публика", за небольшим исключением,

лакейски усердствует перед преступной властью Ельцина.

138

– Я плохо знаю ваше творчество, - говорила Маша не

отходя от нищего ветерана, - но мне кажется, это произведение

ваша вершина. Вы долго над ней работали?

– Три дня и три ночи. Родилось это на одном дыхании.

Сюжет этот, действительно страшную трагедию нашего

времени, я взял у самой жизни. Пройдите по московским

улицам, и вы увидите десятки, сотни подобных сюжетов. Я

лишь воплотил кусочек действительности в художественный

образ. И знаете, позировал мне вот этот самый нищий. Я

ничего не прибавил и не убавил. Я был потрясен. Я сам

ветеран войны, мне все это до боли близко. Понимаете,