Голубой бриллиант (Сборник)

нужны. Ленин лепил революционеров, которым приказал

Россию разрушить до основания. И разрушили, начиная с

храмов. До основания. Потом Сталин лепил идейных

энтузиастов - строителей светлого будущего.

– Извините, - перебил Алексей Петрович.
– Я один из тех

энтузиастов. Идейных, и верил в светлое будущее. Понимаете

– была вера, была радость в энтузиазме. Среди нас не было

подонков, пляшущих на могилах своих отцов, убивающих за

пачку сигарет стариков, растлевающих и насилующих в

подворотнях и подвалах. Не было! Мы не продавали

Отечество за импортные джинсы. Мы гордились своей

державой. А вот кто, какой скульптор лепил нынешних? Кто?

– Думаю, что и Хрущев, и Брежнев приложили руку.

Вернее, их окруженцы. Они и горбачевых, и ельциных лепили.

Ну а те в свою очередь уже законченных негодяев

воспитывали.

– И воспитывают, по сей день воспитывают, - гневно

воскликнул Иванов.
– Воспитывают нравственных дегенератов,

не помнящих родства. Да, мы часто недоедали, недосыпали,

не щеголяли тряпками. Но мы умели ценить подлинно

прекрасное в музыке, в литературе, в живописи. Мы умели

любить нежно, целомудренно. Для нас любовь была свята. А

для нынешних она просто секс. Мы не опускались до зверей и

животных. Фактически не веря в Бога, не зная Евангелия, мы

жили по закону Божьему, изложенному устами апостолов. А что

нынешние знают, кроме рока? Что знают о нашей жизни?

Только то, что вдолбили в их голову нынешние геббельсы.

Между прочим, Гитлер и Геббельс тоже вылепили духовных

убийц, которые жгли наши города и села, вешали стариков и

подростков, насиловали женщин. А теперь ответьте мне,

любезная Мария Сергеевна, в чем разница между Гитлером и

165

Геббельсом, с одной стороны, и Горбачевым и Яковлевым - с

другой?

– Да, видно, у вас хороший политконсультант, - ответила

Маша.
– А у меня и консультант по вопросам церкви - епископ

Хрисанф. По некоторым вопросам их позиции резко

расходятся. Я же между ними, как арбитраж: с чем-то

согласен, с чем-то не согласен, что-то беру от одного, что-то от

другого.

– Выходит, вы - центрист?
– улыбнулась Маша.

– Ну, если хотите... Но с вами, я полагаю, у меня нет

серьезных разногласий.

– У нас есть не разногласия, а собственные мнения, -

миролюбиво сказала Маша. - Например, о роли Ленина и

Сталина. Но, думаю, мы не станем из-за них ссориться.

– Ни в коем случае. Я ведь не ленинец и не сталинист и

даже не коммунист. И никогда ни из Ленина, ни из Сталина не

делал икон. Я, может, один из немногих скульпторов, который

никогда не делал их портретов. Но я знаю, и это мои

убеждения, что оба они незаурядные исторические личности.

Именно личности. И у каждого из них были свои достоинства и

недостатки.

– Недостатки или преступления?
– уколола Маша.

– И преступления, и заслуги. Большие заслуги. Но, чур

меня: не будем спорить. Наш антракт затянулся, давайте за

работу. Еще часок? Не устанете?

– Можно и два. По-моему, с вами нельзя устать. Только

обидно, что мой характер доставляет вам мучения. Вот не

думала, что я - "твердый орешек".

– Мучения? - весело удивился Алексей Петрович. -

Наслаждение. Только наслаждение. Я люблю работать с

твердым материалом. Вылепить пустое ничтожество проще

простого. Вон Вучетич Буденного лепил: там на лице, кроме

усов, гладкая степь, ни одной искорки. А Вучетич умел показать

и глупость, прикрытую усами или орденами. Он был великий

мастер не только монумента, но и портрета.

Маша легко и радостно заняла свой "трон". Она

чувствовала себя свободно, раскованно, словно она давным-

давно знакома и дружна с Ивановым и его обителью (так она

мысленно нарекла мастерскую Алексея Петровича). Здесь для

нее все было ново, интересно и привлекательно. Это был мир

возвышенного и прекрасного, к чему с детских лет стремилась

ее душа, и мир этот создал стоящий перед ней человек,

166

пронзающий ее насквозь огненным проницательным взглядом,

в котором рядом с глубокой мыслью сверкали любовь и мечта.

Этот человек излучал тепло и ласку, с ним было легко и уютно,

как с другом, которому доверяешь сокровенное и веришь во

взаимность, перед кем настежь раскрываешь душу и

чувствуешь пульс его незащищенного и легко ранимого сердца.

Она, пожалуй, с самой первой встречи почувствовала в нем

друга, перед которым разница в возрасте исчезает. Она

догадывалась, что он к ней неравнодушен, читала его мысли,

которых он никогда не решится высказать вслух из-за большой

разницы в годах, - перешагнуть этот барьер не позволит ему

деликатность и совестливость. Во всяком случае, он не

сделает первого шага, будет терзаться и питать себя

надеждой, что этот шаг сделает другая сторона.

Так думала Маша, в упор наблюдая за Алексеем

Петровичем.

Иванов не старался показать себя Маше лучшим, чем он

есть на самом деле: он держался естественно и

непринужденно, как держался с епископом и генералом или с

Тамарой и Инной. Так думал он. Но со стороны все виделось

по-иному. Он был очарован Машей. Что именно очаровало его,

он не мог сказать. Очарование вспыхнуло в нем вдруг,

неожиданно и неотвратно, как ураган, и смутило его самого. Он

стеснялся этого святого чувства, праздника души, будучи