Гончаров и кровавый бизнес

Видимо, дизайнер хорошо понимал специфику ресторанных залов. И тем не менее ревнивец Паша лежал неподвижно, правда тихонько похрюкивая, за него от души и во весь голос надрывалась Дина.

– Дергаем отсюда, Костя!
– почти на руках меня вынесла из зала крутая команда катера "Иван Крузенштерн".
– К нам нельзя, на судно обязательно явятся. Бери такси и уматывай, а мы их немного попутаем, потянем время. Ночью приходи на борт, что-нибудь придумаем.

Ночью на борт к ним я не пошел, справедливо решив, что излишняя навязчивость может только испортить дело. К тому же они еще не хватились похищенного Максом матроса, а тем более сегодня подошел срок кормить моего питомца, наркомана Шурика, который, несмотря на все мои ухищрения, никак не хотел помирать. Я понимал, что это крайняя жестокость содержать его в клетке, подобно дикому зверю, но убить его своими руками я не мог, а отпустить на волю - значит подписать смертный приговор собственной персоне. Так вот и нанялся бесплатной нянькой-кормилицей к бесноватому убийце и наркоману Шурику. Я понимал, какому огромному риску подвергаю не только себя, но и Милку, оставляя его в живых; не дай бог кто-то, прогуливаясь по Лысой горе, случайно на него наткнется. Это будет полный обвал. Всякий нормальный человек, естественно, поможет ему освободиться и тогда... Лучше об этом не думать. Перетаскав ему целую кучу всяких морфинов, морфиев и героинов, я честно подталкивал его к самоубийству, то бишь передозировке, но он, как опытный аптекарь, отмерял точно положенную дозу и попросту кайфовал, совершенно не прогрессируя и не желая помирать, тем самым здорово ухудшив мой сон и работу пищеварительного тракта. Единственное, что я сделал в целях своей безопасности, так это усилил его клетку и двумя парами наручников приковал его правую руку к решетке, перекрывающей нишу. Один раз в неделю я был вынужден привозить ему харч, воду и наркотики, часть из которых, по моим подсчетам, он бессовестно прятал. Чтобы быть менее заметным, мне приходилось навещать его по ночам, совершенно игнорируя собственный сон и покой. В конце концов у меня стало складываться впечатление, что не он мой узник, а совсем наоборот.

– Делать тебе нехрена, - проворчал Макс, садясь за руль.
– Из-за этого ублюдка я чуть было не отправился на тот свет, а ты его культивируешь. У меня тогда такое кровотечение открылось, что, по словам Наташки, меня можно было, минуя операционную, прямиком сплавлять в морг, а ты с ним цацкаешься. Надо ему вместо морфина принести вечное лекарство, тогда и голова болеть не будет, а то устроился, понимаешь, что тебе шах персидский, чтоб я так жил.

– Не брюзжи, давай ключи, я сам съезжу, а ты отдохни.

– Еще чего! Мне нравится самому рулить. И вообще, теперь свою "невесту" я не доверю никому, я в нее влюблен, а кроме того, ездить к твоему Шурику одному опасно. Не дай бог он сорвется с цепи и покусает. А вообще, это бесчеловечно держать в клетке живого человека.

– Ну надо же! От кого я слышу. А сам-то ты куда замуровал морячка?

– В отличие от тебя я обошелся с ним гуманно и даже вежливо. Он отдыхает у меня на даче под кустом смородины. Если не считать связанных конечностей, то он пребывает в полном блаженстве и умиротворении, потому что час тому назад я влил в него литр водки.

– А как здоровье Павлика? Он по-прежнему на меня обижается?

– Обижается он или нет, я не знаю. Только благодари Бога, что он бывший спортсмен и в последнее мгновение успел сгруппироваться, в ином же случае он бы себе наверняка свернул шею, но сотрясение мозга у него гарантированное.

– А красиво я его вольтанул, что скажешь?

– Скажу, что некрасиво. Тебе надо было отойти от колонны подальше, чтобы он не мог в нее врезаться. Зачем лишать жизни ни в чем не повинного человека? Даже такого грубияна, как он. Поаккуратней надо, понежнее. Да и подцепил ты его рановато. Будь у него мозги, он бы тебя ногами запинал, хорошо, он пер как на буфет, ни зги кругом не видя. Что и говорить - любовь слепа. Он и не заметил, как лбом в колонну влетел. Ты уже, наверное, дома сидел, когда он наконец понял, что произошло, и хотел организовать за тобой погоню. С трудом его бабы отговорили. Тут как раз и твои дружки вернулись. Утек, говорят, мы за ним до самой троллейбусной остановки бежали, да только он тачку поймал и срулил. Понравился ты им очень. Они от восторга прямо писались. Еще бы, какой-то дистрофик такого быка завалил. Смех, да и только. Пока они там с тобой нянчились, я в стакан Сергея пару таблеточек опустил, так что к его приходу коктейль уже был готов. Он его как квакнул, так через пять минут и забурел. Брат Василий, как енот, мечется, ничего понять не может, вроде пили на равных, сам-то нормальный, а матросик в сиську. Им, оказывается, в четырнадцать ноль-ноль нужно быть на судне, а ихний кэп очень до этого дела придирчив и несправедлив. Короче, на борт он его тащить не имеет права, потому что уже к вечеру может быть пинок под зад обоим. Тогда он выводит его проветриться в кусточки и на часик оставляет бедолагу одного, надеясь, что этого времени ему хватит, чтобы прийти в себя. В себя он так и не пришел, потому что я, вплотную подогнав машину, загрузил болезненного матроса. Ну а что там было дальше, извини, не знаю. Сейчас, как я уже сказал, он у меня на даче.

– Все отлично, только боюсь, что твои номера заметили.

– Константин Иванович, мне обидно слышать такие речи. Я подъехал по аллейке с тыльной стороны и бережно, как девушку, положил твоего Сережу на заднее сиденье. Ему было легко и радостно. Он улыбался и доверял мне, словно собственной маме, а своего тезку Сергея Владимировича - так зовут его капитана - он вовсе и не уважает и более того, при случае не отказался бы вступить с ним в интимную близость. Иваныч, я не слышу слов благодарности за отлично проделанную работу. О чем задумался?

– Мне с утра не дает покоя один, казалось бы, несущественный вопрос, но пока я его не разрешу, не успокоюсь.

– И что же это за вопрос?

– Каким образом гном известил киллера с биноклем, когда и в кого ему нужно стрелять?

– Иваныч, извини, но ты глупеешь на глазах. О том, в кого стрелять, они могли договориться заранее, а вот когда?... Мне помнится, музыкант свистел о том, что на нем были наушники. Почему бы не передать команду по радиотелефону условленным паролем?

– Я об этом думал, но в таком случае почему они подобным же образом не передали свое пожелание музыкантам? Значит ли это, что официальные учредители гонок не были замешаны в убийстве Кондратьева или просто боялись засветиться? Черт их знает. Стоп, кажется, приехали. Может, ты сам отнесешь ему жратву и воду? Видеть не могу его просящих собачьих глаз.

– Э-э, нет, Иваныч, ты сам взвалил на себя свой крест, вот и неси его, если не на Голгофу, то хоть на Лысую гору. А потом, если я к нему схожу один, то тебе больше не будет нужды здесь появляться. Может, так оно и лучше?

– Нет, погоди, так нельзя, пойдем вместе.

Несмотря на двенадцать часов ночи, мой узник бодрствовал. Удивительно, но сегодня он не выглядел таким несчастным и многострадальным. Взращенный мною на высококачественных харчах и лишенный возможности двигаться, он постепенно принимал форму рождественского гуся. Лежа на грязном, цвета свежевспаханной земли матраце, он изучал бессмертные творения Александра Сергеевича Пушкина. При нашем появлении он нехотя отложил томик и, глядя куда-то сквозь пламя коптилки, важно заявил:

– "Достиг я высшей власти. Шестой уж год я царствую спокойно..."

– Ты что, Шурик?
– немного встревоженно спросил я.
– Или крыша потекла?

– Все отлично, Константин Иванович, только онанировать левой рукой неудобно. Вот если бы вы освободили мне правую, то я был бы самым счастливым человеком.

– А ты дуру-то не гони!
– вдруг заревел Ухов.
– Костя, он же наручники перетер. Вот сукин сын. Нет, определенно его надо кончать.

– "И царь велел изловить его и повесить"!
– опять процитировал узник.
– Это с вашей стороны было бы непорядочно! Я сожалею, что в больничной палате вас не пристрелил. Константин Иванович, никогда больше не приводите ко мне этого маниакального убийцу. У меня от таких разговоров разжижается стул, а при моем ограниченном жизненном пространстве это создает определенные неудобства. Вы принесли мне морфинчику? А то мне совсем даже нехорошо и тоскливо. И еще я вас просил принести мне толковый словарь, потому что некоторые слова мне непонятны.

– Не понадобится тебе больше словарь!
– решительно заходя в клетку, зловеще пообещал Макс.

– Не надо!
– протяжно и жалобно взвыл мой пленник.
– Константин Иванович, он убьет меня. Вели его зарезать, как он зарезал маленького Шурика!

– Больно ты мне нужен, дерьмо собачье, - защелкивая новые наручники, успокоил его Ухов.
– Руки о тебя пачкать. Послезавтра я к тебе приеду один и если замечу, что что-то не так, то упакую тебя наглухо, и больше ты нас не дождешься. Без воды ты сам скоро подохнешь! Все. И чего ты с ним возишься?
– по дороге обратно зло повторил Ухов.

– Не знаю. Слушай, ты с ним поаккуратнее, если мне не изменяет интуиция, он нам может сгодиться.

– Вот как? И каким же образом?

– Пока не знаю, но мне кажется, мы с его помощью можем замкнуть круг, если этот круг раньше не удавит нас самих.

– Возможно, ты прав. Хорошо, я буду ухаживать за ним любовно и нежно.

– Макс, если я уйду на их треклятом катере неожиданно, не сумев поставить тебя в известность, то держи связь с Ефимовым. Всего ему, конечно, рассказывать не стоит, так, в общих чертах. Ну а если ему потребуется помощь, то помоги, в долгу не останусь.

– Иваныч, наверное, этого можно было не говорить или глупость приходит с возрастом? Ты мне скажи, что с матросиком делать?

– А что с ним делать? Как катер уйдет, так и отпускай его к едрене фене.

– Ты думаешь? А не рановато ли? Может, подождать до твоего благополучного возвращения? И нам спокойней, и он несколько лишних дней отдохнет.

– Ну это уж на твое усмотрение. Как сам решишь.

* * *

Восход солнца наступающего дня я встретил на причале и совершенно напрасно, потому что, целых два часа на судне не было никакого движения.