Горечь рассвета

Город устал, он так сильно устал.

XVII. История Изабель

Ланс.

Так зовут человека, так неожиданно ворвавшегося в мою судьбу на странном корабле. Барнаби рад нашему гостю, будто только его и ждал всю свою жизнь. Наверное, собаки действительно чувствуют хороших людей — тех, кого стоит любить. Сейчас мы втроём сидим на берегу, смотрим на корабль, покачивающийся на волнах, и молчим. Но, странное дело, тишина совсем не в тягость, словно так и нужно — словно эта встреча была уготована самой судьбой.

После откровений Ланса долго не могла прийти в себя — настолько его рассказ шокировал. Нет, не своей жестокостью или возможной неправдоподобностью — слышала в своей жизни истории и похуже, но меня поразило именно то, насколько сильно он перекликался с тем, что видела и чувствовала я в момент Взрыва. Если честно, до этого момента во мне ещё жила надежда, что Взрыв — просто локальная катастрофа, что постигла те земли, в которых я проживала. Не хотелось верить, что и столицу постигла такая же участь. Это казалось невероятным, ведь на карте мы слишком далеки друг от друга. Я только в журналах видела столицу — она была настолько далёкой и необычайно прекрасной, что дух захватывало! Словно сказочная страна, — сотканная из хрусталя и золота — о которой мечтали все чуть ли не с пелёнок. Ни разу не слышала, чтобы уехавшие в столицу возвращались в нашу глушь — даже в гости не приезжали, поэтому о тех краях мы только лишь грезили, выдумывая самые невероятные небылицы. Эргориум — сладкий сон, не иначе. А теперь и этот фантастический, будто сошедший с футуристических картин будущего город рухнул, а значит, во всём мире ничего не осталось. Но если выжила я, выжил Ланс, даже Барнаби, то, может, и ещё кто-то уцелел? Не можем же мы быть настолько уникальны?

— О чём ты думаешь? — спрашивает Ланс, глядя мне в глаза и одной рукой поглаживая обомлевшего от счастья пса.

От неожиданности я чуть не вскрикнула: видно так глубоко погрузилась в размышления, что не сразу вспомнила о том, что уже некоторое время не одинока на этом пустынном берегу.

— Думаю, что совершенно не понимаю, как мне быть дальше. Всё это для меня немножко слишком, понимаешь? Я не герой, далеко не герой. Да мне в страшном сне не могло привидеться, что я могу оказаться в такой переделке.

— Думаешь, я мог представить себе хоть на минуточку, — горькая усмешка тронула его губы, — что проплыву чертову уйму миль на этом странном корабле? Он сам плывет, как будто кто-то невидимый проложил для него особый маршрут. Я сидел там несколько суток, используя запас продуктов, которых на борту, кстати, в избытке. Одному человеку столько и за жизнь не съесть! И что самое страшное, совершенно не помню, как оказался на этом проклятом корабле. И не представляю, как быть дальше. И если тебе интересно, я тоже совершенно не герой.

— Вот и встретились два далеко не героя, да? — смеюсь, глядя на Ланса. — И что будем делать?

Ланс перестаёт гладить Барнаби и поднимается на ноги. Поворачивается спиной и молчит. Не знаю, о чём он думает, но мне приятно наблюдать за ним. Я не была уж очень хорошо знакома с мужчинами в своей жизни — все мои познания ограничивались книжными героями и прыщавыми юношами из приюта, где жила. Не знаю, похож ли Ланс на героя романов, но то, что он довольно красивый парень понятно даже мне. Жаль, что он отвернулся — кажется, цвет его глаз действует на мою пошатнувшуюся психику как наркотик. Никогда бы не подумала, что я, оказывается, влюбчивая и романтичная натура.

Неожиданно Ланс прерывает молчание:

— Знаешь, мне кажется, стоит только ступить на борт корабля, он каким-то образом развернется и отвезет нас в обратную сторону.

— Мы? — От его слов в душе разливается непривычное тепло. Хочется вскочить и прыгать от радости на одной ножке. — В каком это смысле «мы»?

Ланс резко поворачивается и пристально разглядывает моё лицо, словно обдумывая что-то, но спустя несколько минут тягостного молчания говорит:

— Расскажи мне о себе, — В голосе нет вопросительных нот — лишь требовательные. В его голосе сила, сопротивляться которой не могу. Да и не хочу.

* * *

Однажды, восемнадцать лет назад, в доме богатого купца Феликса Мортеля заболела дочь. Купец славился своим крутым и решительным нравом, дочь воспитывал один и на метр не подпускал к своей Диане ни одну живую душу. Особенно это касалось мужчин — ни один из них не имел права даже одним глазом взглянуть на девушку. Жена купца умерла в родах, и больше всего на свете он боялся повторения судьбы для своей единственной и так отчаянно любимой дочери. Страх перед незнакомыми мужчинами, которые могли совратить его малышку и тем самым отнять у несчастного отца, был так велик, что даже образование Диана получала по переписке. Все лучшие умы государства, лучшие представители университетов, с удовольствием обучали девочку по средствам пространных писем, тем более что училась Диана хорошо, а вознаграждение ученые умы получали за свой труд даже слишком щедрое.

Шли годы, девочка росла на редкость красивой и умной. Тосковала она в своей клетке, хоть и золотой, безумно и вот однажды слегла окончательно. Просто в один из дней она не нашла в себе силы подняться с кровати.

Купец забил тревогу — шутка ли, единственная дочь умирает буквально на глазах, слабея с каждой минутой всё больше и больше. Пригласив для консультации свыше десятка лучших специалистов, купец решил узнать, возможно ли будет и лечение ненаглядной дочери осуществить дистанционно.

— Тоже по переписке? — хохотнул один из эскулапов, холеный брюнет с роскошными, завитыми по последней моде усами — лучший по части сердечных хворей.

Купец заскрипел зубами, явно разгневанный такой бесцеремонностью, что смел позволить себе какой-то паршивый докторишка! И когда над ним вздумали издеваться? Когда его Диана лежит бледнее простыни и даже от еды отказывается? А сегодня, между прочим, ее любимый крем-суп подан, специально! И даже Мортель согласился отведать этой мутной остро пахнущей сыром и специями жижи? Да если бы было нужно, он бы и из холерной лужи выпил, не то, что какой-то супчик похлебать — не смертельно же.

— Вы понимаете, господин Мортель, что без должного осмотра ни один из моих коллег, я уверен, не сможет дать точного ответа, что именно убивает вашу дочь, — подал голос другой врач, ещё бодрый седовласый и уставший — специалист по лёгочным заболеваниям. — Это же не уравнения решать и не романы обсуждать. Медицина — наука, не допускающая слишком больших расстояний.

— Точно — точно! — сказал третий, врач — инфекционист — крупный мужчина средних лет с окладистой, слишком даже ухоженной рыжеватой бородой. — Каждому из нас придется встретиться наедине с вашей дочерью и провести полный осмотр, согласно тому профилю, в котором мы, я надеюсь, являемся лучшими из лучших по обе стороны Царского моря.

Купец готов был скрипеть зубами от досады, потому что все до единого сходились во мнении: необходимо провести осмотр пациентки, причем немедленно, ибо каждая минута бессмысленных, по их мнению, споров ведет к неминуемому концу жизни его обожаемой Дианы.

Ах, если бы можно было вылечить дочь от этого странного недуга травами и заговорами, как раньше! Но нет, ничего не помогало и придется, по всей видимости, допустить всех этих мужчин к постели его малышки. Но, как бы ни было Мортелю больно только от одной мысли об этом, он смирился: несмотря на все свои странности, он был все — таки здравомыслящий и современный человек. И неважно, что он при этом чувствовал — здоровье Дианы намного важнее всех его страхов и тревог. Потому как, если она умрёт, Мортелю незачем будет жить дальше.