Горечь рассвета

Скрепя сердце, он позволил врачам провести все необходимые им манипуляции. Долго доктора осматривали девушку, каждый про себя отмечая её небывалую красоту: белокурые волосы, спадающие упругими волнами до колен; зелёные, словно майская зелень, глаза и нежная, бархатистая кожа. Но опасаясь гнева Мортеля, эскулапы восхищались девушкой исключительно молча.

Один за другим покидали светила медицины роскошный особняк купца, пышно обставленный, но стылый и неуютный, и никто не мог с точностью сказать, что же всё — таки приключилось с его красавицей дочерью. Всё больше впадал в отчаяние Мортель, все слабее с каждой минутой становилась Диана.

Все эти бесполезные осмотры затянулись на неделю, пока в один из дней купцу не пришлось допустить к постели дочери врача, специализирующегося исключительно на заболеваниях сугубо женских. Осмотр занял не менее часа, за которые Мортель пережил, кажется, самые тяжелые минуты жизни за последнее время: как такое возможно, чтобы его ненаглядную Диану кто — то так бесстыдно разглядывал? Но нужно было проверить все варианты, и женское недомогание было последним из возможных.

Ожидание тянулось бесконечно, и вот опытный доктор вышел из покоев Дианы. Мортель — с растрепанными волосами, в мятой рубашке, вмиг словно постаревший — подбежал к врачу, хватая того за руки, умоляя сказать правду, какой бы ужасной та ни была.

— Она умирает? — Голос у несчастного отца треснувший, севший — он словно уже подготовился к самому худшему, намереваясь ради дочери пережить стоически все невзгоды.

Доктор, переминаясь с ноги на ногу, старался в глаза купца не смотреть, справедливо ожидая увидеть в них такую боль, которую сердце повидавшего на своем веку слишком многое может не вынести.

— Ну что вы молчите? Говорите же! На вас у меня была последняя надежда, не лишайте её несчастного отца.

Доктор проговорил, отведя взгляд серых глаз в сторону:

— Я даже не знаю, что сказать.

— В смысле? Все настолько плохо?

Доктор откашлялся и продолжил:

— Понимаете, я же слышал, что вы к ней никого из мужчин не пускали. Об этом все знают, кого ни спроси.

До Мортеля не сразу дошел смысл сказанного, а, наконец, вникнув, чуть не упал в обморок. Но последняя надежда ещё теплилась в сознании, удерживая в границах реальности.

— Никогда ни один мужчина не переступал порога моего дома. А если и был кто, то Диана никого из них не видела.

— В общем, смею Вас заверить, кто — то все — таки пробрался через все ваши барьеры. Ваша дочь, мистер Мортель, беременна и это верно так же, как то, что я стою сейчас перед Вами.

Мортель молчал долго, стараясь успокоиться и не наделать глупостей, о которых потом пожалеет. Сотни мыслей, одна кровожаднее другой, проносились в голове. Воспаленное долгими бессонными ночами сознание рисовало страшные картины. Набрав полную грудь воздуха, громко выдохнул и проговорил:

— Какая нелепость, — получилось глухо.

— Что Вы сказали?

— Доктор, какой срок?

— А, срок, — будто обрадовавшись чему-то, улыбнулся доктор. — Двенадцать недель.

— Три месяца? Я никуда не отлучался в то время… Как с ней это произошло? Она не рассказала?

Доктор несколько минут молчал, смотря себе под ноги, словно не смел посмотреть Мортелю в глаза. Потом все — таки решился, поднял взгляд и Мортель увидел в глазах визави какой-то непонятный огонёк. Недобрый огонёк.

— Она сама не слишком понимает, что с ней происходит — ваша дочь, по сути, ещё такой ребёнок, совершенно неопытна во всем, что касается человеческих взаимоотношений, а о любви и вовсе знает только из книг. Я пытался у неё узнать, как это произошло и главное, кто отец. Но она твердит только, что ни один мужчина к ней не прикасался, — закончив свою речь, доктор смущенно откашлялся.

— Но я не понимаю, от кого она беременна?

Доктор молчал, а Мортель вдруг понял, что это за блеск он увидел в глазах доктора — подозрение.

Нет, этого не может быть! Не может и все тут! Что-то здесь не так!

— Доктор, почему вы так смотрите на меня?

— Ну а как я должен смотреть, если всем давно известно, что к Вашей дочери никого не допускают, Вы следите за ней неустанно, она шагу без вашего ведома ступить не может. У вас в доме не бывает гостей, никто не останавливается здесь на постой. Люди давно уже шепчутся за вашей спиной, и я очень удивлен, что слухи эти ни разу до вас не доходили. А теперь Диана беременна и твердит, что никогда ни один мужчина к ней не приближался и на пушечный выстрел. Так что я должен думать? Сами задумайтесь над этой ситуацией, посмотрите на неё со стороны и вы поймёте меня.

— Вы можете думать все, что вашей душе угодно, но не в моем доме и не при мне! Выметайтесь отсюда, пока я ноги вам не переломал! — Мортель ухватил доктора за грудки и потащил к двери. Наверное, он никогда ещё не был настолько зол и растерян одновременно. Выпихнув доктора за дверь и громко хлопнув ею перед лицом ошарашенного мужчины, Мортель привалился спиной к стене и разрыдался — наверное, впервые в своей долгой и трудной жизни.

Слова этого докторишки, пустого по сути человека, хоть и лучшего в своем деле, больно ранили Мортеля. Он знал, что люди недолюбливали его, считая излишне гордым и заносчивым. Знал, что многие считают его, чуть ли не сумасшедшим за то, что не выпускает дочь в свет, не ищет ей достойную партию, не стремится выдать замуж. Мортель всегда спешил домой, привозил дочери лучшие подарки, стремился скрасить каждый её день: заморский скакун, лучшие меха, драгоценности, шелка, музыкальные инструменты, холсты и краски для занятий живописью — у нее было все, чего только можно пожелать! Но он никогда! Никогда не смотрел на Диану, как на объект желания. Она была его маленькой девочкой, дочерью, подарившей самое большое счастье и самое сокрушительное горе в первый миг своей жизни. Он просто не мог себе позволить лишиться и ее тоже — не после того, как засыпали землёй гроб его возлюбленной супруги.

Но он никогда не мог себе представить, что люди говорят о них такое! Это так подло, так низко, этому нет объяснения. А ведь раньше Мортель считал, что хорошо разбирается в людях. Как оказалось, недостаточно.

Немного успокоившись, Феликс пошёл к дочери. Открыв дверь спальни, заметил, насколько бледной и маленькой она казалась, лёжа на кровати с закрытыми глазами. Бледность её лица поражала. Мортелю отчаянно захотелось взять её на руки, прижать к своей груди, спрятав от всех невзгод и печалей, что ещё выпадут на её долю. Она была такой красивой, в точности, как его почившая слишком рано супруга. Диана так сильно напоминала Мортелю любимую, что иногда смотреть дочери в лицо было равносильно пытке. Было больно и приятно одновременно, как будто Феликс был человеком, получающим особый вид удовольствия, причиняя себе боль.

Осторожно переступив порог комнаты, и прикрыв за собой дверь, Мортель, стараясь не разрушить хрупкий сон дочери, аккуратно присел на край кровати. Закрыл глаза, пытаясь скинуть со своей души тот камень, что давит глубоко внутри, не даёт дышать, убивая с каждым вдохом.

— Папа. — Слабый голос дочери вывел Феликса из задумчивости. — Что ты тут делаешь?

— Пришел на тебя посмотреть, — тихо ответил Мортель, ласково глядя на дочь.

— Я долго спала? — Диана огляделась по сторонам, в поисках чего-то, о чем было только ей известно.

— Не очень. Я только что провёл последнего доктора и решил зайти к тебе, справиться о самочувствии, но ты так крепко спала, что не захотел будить. Как самочувствие?

— Папа, доктор сказал тебе? Ты уже знаешь?

Сердце несчастного отца сжалось, словно оно попало в стальные тиски. Казалось, скажи он хоть слово и слёзы хлынуть из глаз, грозясь унести бурным потоком остатки разума.

— Папа, не молчи! — Диана резко поднялась в постели и протянула руки к отцу. — Я знаю, что тебе больно, мне так жаль, папа. Ты даже не представляешь, как мне жаль.