Горечь таежных ягод (сборник)

Майор выколотил трубку в поршень-пепельницу. На дне ее, наверное, была вода, и куски горелого табака шипели, как спекшийся уголь.

Ну зачем он так? Мог бы сказать прямо, по-мужски, по-командирски: назначаем вас собаководом. Отдаем приказом. И баста, весь разговор. Так нет же…

Что же он домой-то напишет теперь? Ракетчик-собачник… Марфин наверняка заржет, как лошадь Пржевальского. А если рубануть прямо: не буду — и все. Или: пошли вы ко всем чертям со своими собаками. На губу? Ну и пускай! Лучше пять суток «неба в клетку», чем полтора года с этими рычащими мордами, пятьсот дней в ожидании, когда же тебя тяпнет одна из твоих обожаемых «сторожевых единиц». В конце концов он же никогда, никогда не любил собак! Ему и в голову это не приходило.

— Я не смогу, товарищ майор. И вообще…

— Ну-ну, — сказал майор, — пустяки, научитесь.

— Не научусь.

— Научитесь. Я помогу. А уж если я берусь кому-нибудь помочь, то это верное дело. Железное.

Появился Гулуашвили. Яростно, как на плацу, стуча подошвами, подошел к столу, доложил и стал рассматривать Павлика с высоты своего двухметрового роста.

— Акты при вас? — спросил командир.

— Не понимаю, — прогудел Гулуашвили и опять уставился на Рыбина. — А ты чего тут торчишь?

— Я говорю: акты вы перепечатали? Ну, эти бумажки?

— Машинистка нехорошо выражается, Гулуашвили называет бес. По-русски значит сатана.

— Но у тебя такое имя, — улыбнулся майор.

— Какое такое имя? — рассердился солдат. — Совсем не такое имя. По-настоящему Бесо. Весь личный состав меня правильно называет.

Гулуашвили повернулся к Рыбину, выбросил длинную руку, словно собираясь придавить его коричневым указательным пальцем: вот человек подтвердит.

— Так точно, — сказал Павлик. — Называем Бесо.

— Ладно, ладно, — сказал майор. — Давай акты.

Перечитав бумажки, командир снова набил трубку, раскурил ее и принялся расхаживать по кабинету. Внезапно решительно шагнул к столу и поставил на бумажке витиеватую роспись. Передал авторучку Гулуашвили, и тот, согнувшись в три погибели, расписался еще более длинно.

— Ну вот, — сказал майор. — А теперь вы, товарищ Рыбин, ставьте свою подпись. Так сказать, автограф.

Павлик поискал глазами ближайший стул: у него подкашивались ноги.

Гулуашвили вытаращил глаза и, свесив птичью голову, удивленно цокнул языком:

— Вах, вах! Скажи, пожалуйста!

Однако майор никак на это не реагировал. Разогнал рукой фиолетовый дым, произнес равнодушно:

— Не умеешь — научим, не хочешь — заставим. Это приказ.

И сунул авторучку Павлику.

Машинописные строчки мельтешили в глазах, сливались в сплошные рябые ленточки.

— А что это такое?

— Акт, — сказал майор. — О приеме и сдаче хозяйства и инвентаря отделения служебного собаководства. Он сдает, а вы принимаете. Ну, подписывайте.

Подпись получилась корявой и куцей. Жалкой получилась подпись: «Рыба» — и трусливый хвостик…

— Ну, а теперь и этот акт подпишите. Второй…

— Воды можно? — попросил Павлик.

Майор налил в стакан теплой воды, которая пахла хлоркой и ржавчиной. От этой воды и от акта № 2 Павлика мутило. Но потом все-таки вода помогла: голова стала ясной. В самом деле: надо взять себя в руки.

— Ну, а этот акт я не подпишу, — с неожиданной твердостью сказал Павлик.

— Почему?

— Потому что я не в курсе дела, товарищ майор. Сдохла какая-то собака. А я при чем?

— А вы констатируете этот факт, — сказал майор. — Для последующего списания. О чем и составлен настоящий акт.

— Ну да, — сказал Павлик. — Откуда я знаю? Может, она и не сдохла вовсе, а бегает живая.

— Сдохла! — закричал Гулуашвили. — Совсем сдохла. Пять дней поносом болела, ночью выла, потом сдохла. Один труп остался.

— Значит, была дизентерия, — сказал Павлик. — Значит, в комиссию надо включать и фельдшера.

Гулуашвили стал ругать Павлика, что он очень уж умный нашелся, что фельдшер тут ни при чем: Гулуашвили сам пытался кормить Дика таблетками, давал ему бесалол и фталазол. Но этот шайтан вместо благодарности так укусил своего собаковода, что он вот уже три дня пищу в столовой принимает стоя.

Командир дивизиона строго постучал трубкой о пепельницу и показал чубуком на Павлика.

— Он прав. И вообще, товарищ Рыбин, я вижу, у вас светлая голова. Все-таки вы, так сказать, личность. Я убедился, что не ошибся в своем выборе. Акт № 2 мы перепечатаем, включим в комиссию фельдшера Соломкина. А сейчас отправляйтесь с Гулуашвили принимать у него хозяйство. И чтоб тщательно и детально. Ясно?

— Ясно.

— Ну вот. А Гулуашвили вас проинструктирует. Вы слышите, Гулуашвили?

— Слышу. Я его проинструктирую. А потом?

— Потом отправитесь на гауптвахту отбывать наказание за халатное отношение к служебным обязанностям.

Всю дорогу к вольеру Гулуашвили ругался на своем языке, размахивал руками и плевался по сторонам, в молодой сосняк. Павлик из предосторожности шел сзади, отстав шагов на пять.

Вместо инструктажа Гулуашвили сказал:

— Слушай, кацо. Будешь бить собак — они тебя сожрут. Не будешь бить — все равно скушают. Я большой человек, сильный человек, и то кусали. А ты совсем маленький, наверно, на обед тебя не хватит. Съедят, кацо, только сапоги останутся.

2

Все оказалось не так, очень даже не так. Павлик это понял, как только ушел Гулуашвили, напоследок поддав ногой замызганную алюминиевую миску.

Все оказалось хуже. В сущности, никаких сторожевых собак, никакого «отделения служебного собаководства» не было и в помине. Была Пальма, старая, худая и облезшая, и был Карнач, пегий кобелишка-дворняга, попрошайка и подхалим.

Раньше солидность вольеру придавал Дик. Теперь за проволочной сеткой-забором хоть кроликов разводи: у Пальмы зубов наверняка нет, а приспособленец Карнач уживется и в такой компании. Интересно, как это он попал в сторожевые собаки?

— Ну! — Павлик потрепал его за ухо. — Как ты оказался здесь? Отвечай, блошиная твоя морда!

Карнач стучал лохматым и свалявшимся, как старая швабра, хвостом, разевал пасть, нахально улыбаясь и заговорщицки подмигивая, будто говорил: «Пустяки! Ты вот лучше сам расскажи, как попал в собаководы».

Павлик невесело вздохнул, сплюнул. «Судьба играет человеком» — так, кажется, поет батарейный «битл» Яшка Бортников, по вечерам наяривая на своей трехрядке. Ну ладно. Теперь думай не думай, а надо начинать, надо приступать «к исполнению функциональных обязанностей».