Горение (полностью)

– Не знаю, - ответила Шорникова.
– Сейчас каждый мой ответ будет в какой-то степени корыстным... Да, да, это так, я сама себя потеряла, господин Герасимов... То есть Василий Андреевич, простите, пожалуйста...

– Изволили видеть мой фотографический портрет?

– Нет. Но словесный портрет знаю... Как-никак я член военного комитета социал-демократов... Охранников, особенно таких, как вы, наиболее именитых, надобно знать в лицо...

– Не сочтите за труд рассказать, кто составил мой словесный портрет.

– Да разве мои коллеги по борьбе с самодержавием допустят такое, чтобы остались следы?
– Шорникова вдруг странно, словно вспомнив что-то комическое, рассмеялась: - Н а ш и конспираторы учены получше в а ш и х...

– А все-таки кто вам ближе по духу? Я ни в коей мере не сомневаюсь в вашей искренности, вопрос носит чисто риторический характер, поверьте. Один мой сотрудник - мы близки с ним, дружим много лет - признался, что в среде прежних единомышленников ему дышится вольготнее, чище... Я поинтересовался: отчего так? И он ответил: "В ваших коллегах порою слишком заметны алчность и корысть, инстинкт гончих... И никакой идеи - лишь бы догнать и схватить за горло". Я возразил: "Но ведь венец нашей работы - это вербовка бывшего противника, заключение договора о сотрудничестве, дружество до гробовой доски". А он мне: "Самое понятие "вербовка" таит в себе оттенок презрительности. У вас завербованных "подметками" зовут". На что я ему заметил: "Я бы, имей силу, таких офицеров охраны ссылал в Сибирь". А он горестно вздохнул: "Станьте сильным! Тогда мне в вашей среде будет лучше, чем в той, с которой я порвал не из-за давления ваших офицеров, не под страхом каторги, не из-за денег, а потому лишь, что "Бесов" прочитал с карандашом в руке и фразочку Федора Михайловича подчеркнул: "Социализм - это когда все равны и каждый пишет доносы друг на друга". Сильно сказано, кстати... Нет надежды на справедливость, химера это... Надо быть с теми, кто в данный момент сильней..." Вот так-то, Екатерина Николаевна...

– Что касается меня, - Шорникова снова подняла острые плечи, - то я испугалась тюрьмы, Василий Андреевич... Тюрьма очень страшное место, особенно для женщины... Я обыкновенный корыстный предатель... А Достоевский не русский литератор... Он только потому прославился, что конструировал характеры на потребу западному читателю. Пушкин-то выше... И Салтыков... А нет им пути на Запад... Так что Достоевский в определении моего жизненного пути никакой роли не сыграл... Корысть, обостренное ощущение неудобства, страх... Я надежнее вашего друга, который подчеркивал строчки в сочинении мракобеса... Я гадина, Василий Андреевич, мне пути назад нет, а ваш друг был двойником, вы его бойтесь.

Ну и девка, подумал Герасимов, ну и чувствования, Кузякин-то и вправду был двойником, но меня это устраивало, я его как через лупу наблюдал, психологию двойного предателя тайной полиции надобно знать, без этого никак нельзя...

– Зря вы эдак-то о себе, - заметил Герасимов, вздохнув, и сразу же понял, что женщина ощутила неискренность его вздоха; не взбрыкнула б, стерва; агент тогда хорошо работает, когда в империи мир и благодать, а если все враскачку идет, вильнет хвостом - ищи ветра в поле! И так секретных сотрудников остались десятки, а раньше-то сотнями исчислялись, товар на выбор.
– Я к вам с серьезным предложением, Екатерина Николаевна... Но если позволите, поначалу задам вопрос: списками военной организации вы владеете в полной мере?

– Конечно.

– Недоверия к себе со стороны т о в а р и щ е й не ощущали?

– Нет.

– Сердитесь на меня?

– Теперь - нет... А когда вознамерились прочитать проповедь о том, сколь благородна моя работа и как вы цените мой мужественный труд, я захолодела... Не надо эмоций, господин Герасимов. Я слишком эмоциональна, поэтому предпочитаю отношения вполне деловые: вы оплачиваете мой труд, я гарантирую качество. И - все. Уговорились?

– Конечно, Екатерина Николаевна. Раз и навсегда... Поэтому я совершенно откровенно открываю мой замысел, хотя делать этого - вы же всё про нас знаете - не имею права... Мне хотелось бы организационно связать военную организацию партии с думской фракцией социал-демократов... Возможно такое?

– Думаю - да.

– Как это можно сделать?

– Очень просто. Я з а п у щ у эту идею матросикам и солдатам, что нужно связаться с социал-демократами и передать им наказ о солдатских требованиях к правительству. Вам ведь не моя организация нужна, а социал-демократы в Думе, так, видимо?

– Ну, это как пойдет, - с некоторым страхом ответил Герасимов - так точно в десятку била барышня.

Шорникова поморщилась:

– Будет вам, полковник... Начинаете серьезное дело и не верите тому, кто вам его п о с т а в и т... Мы ведь, перевербованные, люди обидчивые, вроде женщин в критическом возрасте... Если уж начинаем дело - так доверие, причем полное, до конца... Я ведь знаю всех членов ЦК, часто встречалась с Карповым, Чхеидзе, Мартовым, Доманским, Троцким...

– Карпов - это...

– Да, да, именно так, - Ленин.

– Где он, кстати, сейчас?

– Постоянно меняет квартиры, вы ж за ним охотитесь, газеты с его статьями конфискуете...

– Словом, место его нынешнего жительства вам неизвестно?

– Нет.

– А сможете узнать?

– По-моему, связав военную организацию с думской фракцией социал-демократов, вам будет легче нейтрализовать Ленина.

– Разумно, - согласился Герасимов.

– Все явки военной организации, все с в я з и хранятся у меня дома, господин полковник...

– Видимо, для надежности охраны этого бесценного архива стоит завести какую-нибудь кухарку, няньку, что ли? Пусть постоянно кто-то будет у вас дома...

– Хотите подвести мне своего агента?
– понимающе уточнила Шорникова.
– Вы ж меня этим провалите: хороша себе революционерка, кухарку завела...

– Мы имеем возможность контролировать вашу искренность по-иному, Екатерина Николаевна... Более того, мы это делаем постоянно... И я не обижусь, ежели вы - своими возможностями - станете проверять мою честность по отношению к вам... Ничего не попишешь, правила игры...

– Я не играю, - отрезала Шорникова.
– Я служу. А коли употребили слово "играю", то добавьте: "со смертью". Каждый час. Любую минуту.

– Екатерина Николаевна, я счастлив знакомству с вами, право... Беседовать с вами сложно, но лучше с умным потерять, чем с дурнем найти... Вы правы, я сказал несуразность, - ни о какой кухарке не может быть и речи... Просто я неумело и топорно намекнул на возможность прибавки дополнительных денег к вашему окладу содержания... Вы пятьдесят рублей в месяц изволите получать?

Шорникова снова засмеялась, будто вспомнила что-то забавное:

– Надобно иначе сказать, Василий Андреевич... Надобно сказать: "Мы платим вам пятьдесят рублей в месяц..." Не я изволю получать, как вы заметили, а вы мне о т с т е г и в а е т е... Мне не надо дополнительной платы, я удовлетворена тем, что имею.

– Во всяком случае, в любой момент я оплачу все ваши расходы. Все, Екатерина Николаевна. И мне, кстати говоря, будет очень приятно сделать это... Превыше всего ценю в людях ум и особую изюминку... Вот, кстати, вы бранили Достоевского, - мол, на потребу Западу пишет... А ведь вы - русская, до последней капельки русская, но стоит записать наш с вами разговор - вот вам и глава из ненапечатанного романа Достоевского...

– Спаси бог... Одна надежда на власть: цензурный комитет такую книгу запретит, - Шорникова сказала это серьезно, зрачки расширились, сделавшись какими-то фиолетовыми, птичьими.
– У тех, кто отступил, одна надежда, господин полковник... Имя этой надежде - власть.

– Сильная власть, - уточнил Герасимов, - способная на волевые решения... Кстати, Доманский это кто?

– Это псевдоним. Настоящая фамилия этого члена ЦК Дзержинский.

– Не тот ли, что особенно дружен с Лениным, Бухариным и Люксембург?