Горгона и генерал

— Дурацкая сделка, — не задумываясь, отказалась Гиацинта, — моя жизнь столько не стоит. Есть что-нибудь поинтереснее?

Пальцы сжались сильнее. Господи боже, к чему такие крайности? Ей же придется месяц носить платья с высокими воротниками.

Воздуха становилась все меньше, а в глазах темнело.

Снова вспомнился Крауч, его плети, его руки, которые так любили причинять боль. Наверное, с тех пор она вообще перестала этой боли бояться.

Ну что может случиться такого, чего еще не было?

Пообещав себе, что она досчитает до десяти и лишь потом порежет на лоскуты этого придурка, Гиацинта сосредоточилась на цифрах, изо всех сил стараясь не потерять сознание.

Незнакомец ослабил хватку на семерке.

— Чего ты хочешь? — спросил он. — Денег?

— Пффф. Хочу стать королевой.

— Королевой чего? — опешил незнакомец.

Гиацинта с силой оттолкнула его от себя, прошлась по каморке. Два шага вперед и столько же назад.

— Королевой чего-нибудь. Так и передай своему хозяину.

— Ты сумасшедшая, да?

— Вероятно. Тому, кто вас послал, придется с этим считаться.

Фигура в плотном плаще отступила назад, поклонилась и скрылась за дверью.

Гиацинта тщательно закрыла дверь. Ноги противно дрожали.

Утром они рано собирались в путь, и Гиацинта надеялась, что Трапп не станет её так уж сильно разглядывать.

Но когда он её не разглядывал!

— Что это такое? — требовательно спросил он, указывая на плотный платок на её шее.

— Простыла, — ответила она немного более хрипло, чем обычно. В горле саднило.

Они находились на улице, во дворе постоялого двора. Найджел уже вел их лошадей.

— Иди сюда, — рявкнул Трапп и, приобняв за талию — прямо на глазах родного жениха, поганец! — увлек в сторону стойла с лошадьми.

Прекрасно, Катарина, здесь тебе самое место.

Трапп нетерпеливо размотал её платок, и его серые глаза стремительно потемнели.

В последний раз она видела его таким бешеным на Косом перекрестке, когда он кричал на неё из-за Антуана и обвинял в том, что предательство у неё в крови.

Они едва не подрались, занимаясь любовью, а потом Трапп был так нежен и бережен, что в ту ночь ей захотелось принадлежать только ему и больше не знать других мужчин.

Никто до него не превращал её тело в храм, остальные лишь использовали и не всегда по назначению.

— Что это такое? — отрывисто спросил Трапп. Он всегда начинал говорить медленно, когда пытался держать себя в руках.

— Ты обещал не задавать вопросов, — осторожно ответила она, прекрасно понимая, что ходит сейчас по очень тонкому льду.

Любой другой мужчина давно бы ушел и ни разу не оглянулся.

Но Трапп стоял перед ней — небритый, яростный, отросшие волосы с густой проседью падают на лоб, широкая челюсть воинственно выдвинута вперед, желваки ходят ходуном.

Стихия.

— Гиацинта, не заговаривай мне зубы, — еще медленнее и еще тише произнес он. — У тебя же вся шея черная!

Если она расскажет ему правду — он накроет её колпаком своей защиты и не позволит ни на шаг от него отойти.

И тогда её разорвет в клочья от сложной смеси злости, страха и желания.

Не останется ни Катарины, ни Гиацинты.

Да и вообще она не терпела, когда кто-то сует нос в её дела. Обязательно потом или шантажировать начнут или используют в своих интересах.

— Пьяный забулдыга, — ответила она как можно увереннее. — Перепутал комнаты, вломился ко мне, бедолага… Трактирщику пришлось отправлять его ночью к лекарю.

Трапп посверлил её немного глазами, коротко приказал оставаться на месте и вышел.

Гиацинта поправила платок. Сейчас генерал сходит к трактирщику и найдет там полное подтверждение этой истории с сотней извинений.

И, конечно, ни во что не поверит.

Он вернулся очень быстро, мрачный, замкнутый, скользнул взглядом по платку, взял за руку.

— Нам пора ехать дальше, — сказал относительно спокойно. — И чтобы ни на шаг от меня не отходила!

Да черти бы его слопали, этого Траппа!

38

Наконец-то проглянуло солнце, и сразу стало ощутимо теплее. Деревья тоже начали меняться, и Гиацинта напрасно втягивала носом воздух, мечтая ощутить запах южных лесов.

Но настроение уже безудержно улучшалось, да и Джереми болтал без умолку, явно повеселев. Гиацинта его понимала: их обоих, как людей, росших на улице, солнце грело изнутри, а не только снаружи.

Любуясь оживленным лицом брата, она невольно вспоминала тот пыльный день, когда посадила его в дилижанс и по всем его карманам распихала печенье и конфеты. Отдала деньги, которые смогла накопить, возничему, попросив приглядеть за мальчиком в дороге.

Когда дилижанс тронулся и медленно покатился по мостовой, Гиацинта испытала огромное чувство облегчения. Теперь её жизнь изменится навсегда, и больше ей не придется заботиться ни о ком. В тот день она бежала к дому старой мымры Кавинтон едва не вприпрыжку.

Но ночью её вдруг охватила такая глухая тоска, что захотелось удариться затылком об облезлую стену комнатушки, в которой спало около десяти других таких же служанок, как она. Сидя на тощем матрасе скрипучей узкой кровати, Гиацинта отгоняла от себя воспоминания о том, как Джереми пришел к ней в детскую впервые.

Она жила у мамы Джейн уже несколько недель, и все это время белокурый малыш только поглядывал на неё издалека круглыми и любопытными синими глазами. Но однажды ночью он прокрался к своей новоявленной сестре с огромной книгой сказок в руках. Читать Джереми тогда еще не умел и старательно рассказывал историю по памяти, водя крошечным пальчиком по строчкам.

Они так и заснули с книжкой на коленях, и спали вместе следующие несколько лет, в уютных кроватях особняка Бригсов, на улицах и в телегах, в сараях и хижинах. Двое беззаботных детей, которые относились к жизни, как к книжному приключению. Джереми безоговорочно доверял Гиацинте, слепо следуя за ней повсюду, а она относилась к нему как к живой игрушке, принадлежавшей только ей.

Гиацинта и сама не ожидала, что отправив Джереми обратно в Пьорк, испытает такое острое чувство одиночества, которое закончилось лишь тогда, когда она поднялась к Траппу в башенку Изумрудного замка и заснула, прижавшись лбом к его широкой спине.