Горькая полынь моей памяти

Одним движением расправился с ремнём, пуговицей и молнией на брюках, приспустил бельё. Следующим расправился с женскими трусиками, сдёргивая их вниз по бёдрам, давая переступить, отправляя ногой прочь клочок ткани. Платье давно задрано, осталось немного прогнуть женскую поясницу и войти, встретившись с синим, пронизывающим взглядом.

Она упиралась в зеркало. Смотрела в отражение, а он не мог оторвать взгляда, остановиться. Двигался как одержимый, тонул в оглушающем, неиссякаемом желании, иногда заглушая вскрики поцелуями или зажимая Эле рот рукой.

Позже Дамир развалился на краю кровати, блаженно улыбаясь, чувствуя, как щекочут лицо пряди волос Эли, устроившейся на его плече, так же улыбающейся, едва не мурлыкающей. Кошка…

Эля… Эля… Эля. Эля!

– Может, ты штаны наденешь? – услышал хрипловатый голос в ухе. Глубокий, манящий.

– Не-а, – он дёрнул ногами, давая брюкам окончательно скатиться к щиколоткам.

– Надо вставать.

– Надо, – согласился мужчина. Пятнадцатиминутное отсутствие Серафима не заметит, а потом отправится на поиски и найдёт.

Право на личную жизнь родителей рыжулька не признавала, хорошо, что прошла пора ревности, но не стоит будить лихо в шестилетнем тихо. Поначалу Серафима ревновала маму, ревновала сильно. Как только начала подозревать, что дядя Дамир претендует на внимание мамы – всю лояльность как языком слизало.

Дочка обижалась, дулась, а то и плакала. Долгое время спала с мамой, отдельно от Дамира, вынужденного ютиться на кровати и устраивать собственной женщине свидания на «нейтральной территории», пока малышка спит – гостиная, кабинет, ванная комната, под страхом, что рыжулька проснётся. Вряд ли она понимала суть происходящего между взрослыми людьми, а вот что мама больше не её безраздельная собственность – уловила моментально.

Решить проблему помогла Кирпич, постепенно перебравшаяся в детскую, решившая, что детская кровать – лучшее место для сна, особенно в обнимку с маленькой хозяйкой. Дамира порядком нервировало такое положение вещей – собака в кровати ребёнка, но зато Серафима сменила гнев на милость, а маму с успехом заменила Кирпич. Теперь дочь не засыпала без любимицы, а с кем ночует мама, стало не актуально.

Эля подскочила, натянула штаны, в которых угрожала свариться, футболку, бросила в Дамира шорты, сдёрнув окончательно брюки и, выскочив за дверь, рванула в ванную. Дамир быстро переоделся, пока рыжеволосый ураган с мохнатой подружкой не оккупировали территорию.

Ещё одна проблема, с которой столкнулся Дамир… Эля впадала в форменную панику, если не могла помыться после интима. И можно сколько угодно говорить про сомнительное действие спринцевания, как контрацепции. Можно показывать упаковку таблеток, которые Эля исправно принимает в одно и то же время, можно надеть для верности парочку презервативов – не играет никакой роли. Эля панически боялась забеременеть.

Первый раз он не сообразил, что происходит, списал нервный вид и агрессивное поведение на обычный ПМС, но всё повторилось на следующий месяц, когда Эля уже начала принимать оральные контрацептивы, а от презервативов не отказалась: «На всякий случай». Дело вовсе не в состоянии здоровья, которое у Эли оставляло желать лучшего, но не было критичным – она просто иррационально боялась беременности.

Дамир не собирался спешить со вторым ребёнком, тем более третьим, его устроит и единственная дочь. Есть братья, выполнят долг перед родом Файзулиных. Здоровье Эле необходимо поправить – в первую очередь здоровое питание, хороший сон, незначительные медицинские манипуляции и ничего, ведущего к понижению иммунитета – беременности в том числе.

Он был готов на вазэктомию – незначительное хирургическое вмешательство, навсегда поставившее бы точку в вопросе деторождения, во всяком случае, естественным путём. При нынешнем развитии технологий, всегда можно родить единокровного ребёнка с помощью медицинских манипуляций, в остальное же время спать спокойно. Только уверенности в том, что Эля перестанет нервничать, у Дамира не было. Он всё чаще задумывался о психологе и уже начал подыскивать специалиста. Эля, естественно, была против.

Психологов она считала шарлатанами, как вокзальных гадалок, а предложение вазэктомии встретила в штыки, приводя поразительные в своей абсурдности аргументы.

– Вот бросишь меня, захочешь ребёнка родить, а не получится!

– С чего это я тебя брошу? – уставился он на синеглазую.

– С того это! Не знаю, с чего, возьмёшь и бросишь, как тогда другой женщине будешь объяснять, что кастрировал себя, а она теперь родить не может?

– Вазэктомия – не кастрация, – заржал Дамир.

– Ну, не знаю… – покосилась Эля ниже пояса собеседника. – А вдруг оттяпают лишнего? Там уже и так кусочек отрезали, – захихикала своей шутке, Дамир закатил глаза. – Правда, что ты будешь делать, если мы разбежимся, а другая захочет родить? Заставишь проходить искусственную инсеминацию? – она не сразу вспомнила слово, морщила лоб и точно хотела употребить малоизящный синоним.

– Захочет родить – пройдёт, – уверенно отрезал Дамир. Шайтан! Почему они обсуждают какую-то мифическую женщину в вакууме, когда он не может развеять страхи одной-единственной, имеющей для него значение? – И ты пройдёшь, – добавил, уверенный в своей правоте.

Ради своего ребёнка, живущего или гипотетического, она пойдёт на что угодно – и за это Дамир бесконечно обожал Элю. За синеглазое рыжеволосое сокровище, которое выносила, родила и сохранила в чистоте, не позволив грязи мира задеть даже по касательной – он боготворил Элю. Когда-то Дамир не понимал слов «мать моего ребёнка», с Элей понял в полной мере.

Проблема решаемая, как и вопрос оформления отношений. Дамир сделал Эле предложение почти сразу после того, как она осталась с ним. Не видел смысла тянуть. Она согласно кивнула, нервно облизав губы, и больше они к этому не возвращались. Сначала было не до того, а сейчас вопрос упирался в свадебное торжество. Мать нещадно напирала на Дамира с Элей, необходимо «жить по-людски», тем более – есть Серафима. В понятие «по-людски» входила и обязательная свадьба.

Эля же встречала слова свекрови глухой обороной. Подспудно она ждала подвоха от родственницы. Зарима плохо скрывала своё удивление и недовольство выбором сына. Смирилась ради Серафимы, не забывая вести с Элей беседы о необходимости рождения второго ребёнка. Дошло до прямого конфликта с матерью и запрета общаться с его семьёй. Дамир сам разберётся, когда ему оформлять отношения с матерью своего ребёнка и сколько рожать детей, рожать ли их вообще.

Дом из огнеупорного кирпича в селе на берегу Волги они посетили один раз – ради эби. Она требовала показать ей правнучку, красноречиво угрожая скорой смертью и муками совести оставшимся в живых. Эля упиралась изо всех сил, хныкала, просила свозить Серафиму к эби без неё. Девушка больше не думала, что дочку отнимут, доверяла Дамиру, хотя бы в этом доверяла… но он чувствовал – эта поездка нужна Эле ничуть не меньше, чем эби важно увидеть правнучку.

Поездку приурочили к Сабантую прошлым летом. На окраине села разворачивался праздник, на который приезжали со всей области. Отличный повод навестить родной дом и познакомить малышку с новыми родственниками.

Эля нервничала всю дорогу, тряслась, как куцый хвост Кирпич в грозу, у ворот и вовсе застыла каменным изваянием. В калитку Дамир почти заволок Элю, вцепившуюся в его руку до синяка. Дамир прижал к себе трясущуюся, приободрил заробевшую Серафиму, оставил чемодан – на дне которого лежали плюшевый медвежонок и пара ярких машинок для Тима, – на дорожке между клумбами с флоксами. Обошёл дом, точно зная, эби на заднем дворе – сидит на скамеечке, сколоченной внуком ещё в школе. Конструкцию несколько раз укрепляли и переделывали, но упрямая эби не желала менять скамеечку на современный удобный стул. Присел рядом, обхватил натруженные, старые кисти рук, поцеловал их, молясь Всевышнему, чтобы дал долгие годы жизни этой женщине. Он по-прежнему не мог представить, что мир может существовать без эби… его эби.