Горькая полынь моей памяти

Дамир собрался быстро, отыскал в шкафу джинсы, накинул серую толстовку, почистил зубы и рванул в город, в Областную больницу, где поднялся в отделение педиатрии, к Иванушкиной. Человеку, который не станет прикрываться Богом, Аллахом, чьей-то волей, сбрасывать звонки и реветь в три ручья.

– Пиздец, ты страшный, – встретила его Натка, сразу обозначив ситуацию. – Пошли на улицу, ты мне сейчас пациентов распугаешь.

– Пошли, – согласился Дамир. Он бы пошёл куда угодно, лишь бы узнать, что произошло.

– Ты знаешь, что случилось с Тимуром? Отчего всё произошло? – в лоб задал вопрос Дамир, ему было не до подбора слов, Иванушкина не нежная Карима.

– В смысле? – Натка посмотрела на приятеля, как на сумасшедшего.

– От чего он умер?

Натка произнесла диагноз, не говоривший Дамиру ровным счётом ничего, набор звуков, не более. Он, естественно, читал о беременности, её течении, родах, первых месяцах жизни младенца. Жизни, а не смерти.

– И ничего нельзя было сделать?

– Можно, – прищурилась Иванушкина, окидывая Файзулина взглядом, от которого и черт бы спрыгнул в преисподнюю, кусая собственный хвост. – Аборт!

– В смысле?

– В прямом. Аборт, искусственные роды.

– Подожди… – Дамир мотнул головой. – Почему?

– Потому что есть патологии, не совместимые с жизнью плода. Единственное, что можно сделать в таких случаях – аборт.

– Это именно такой случай?

– Именно, – отрезала Иванушкина.

– Почему? Почему она не… – слово «аборт» в отношении собственного ребёнка он произнести не смог, но и оттолкнуть доводы Иванушкиной тоже.

– Некоторые до последнего верят, что врачи обманывают. Некоторые просто верят - в бога, в каббалу, в лечебное действие подорожника. Жену спрашивай, а не меня, почему она не сделала аборт, почему тебе ничего не сказала.

– Я тебе не верю, – всё, что выдавил из себя Дамир.

Эля не верила в бога, чёрта, каббалу, она не стала бы рожать заранее обречённого младенца на свет. Не в её духе. Не в духе человека, рассчитывающего получить «хлебную» профессию и твёрдо стоять на ногах, зарабатывая себе на «хлебушек». Да она, чёрт возьми, не стала бы рожать даже при подозрениях, не то что при точной диагностике. Хорошо ли это, плохо ли, Дамир не задумывался. Он не питал иллюзий в её отношении и принимал Элю такой, какая она есть. Элеонора – не жертва обстоятельств, никогда ею не была, и ни за что не стала бы.

– Мне от твоего «верю – не верю» ни тепло, ни холодно, Файзулин, – прошипела, как кошка, Натка. – Она хотела сделать, точно знаю, хотела. Приезжала ко мне, я видела скрининг, договорилась с отделением, её ждали, но она не приехала. Не приехала! А ты вместо того, чтобы слюни тут распускать, подумай, через какой адище прошла она, как страдал твой сын, – слова звучали, как пощёчины, резко, отдаваясь невыносимой, острой болью. – Я всякое встречала - рожают заведомо обречённых, а потом бросают или требуют спасти, дуло ко лбу врача приставляют! Мученический венец напяливают, не думая ни о ребёнке, ни о родных людях, ни о бюджете, прости за цинизм. Сколько людей – столько же идиотов.

– В кого ты такая сука, Иванушкина? – хрипло проговорил он.

– Кто-то должен, – Натка равнодушно пожала плечами. – Ей реабилитация нужна, долгая работа с психологом, терапевтом. Увози Элю. Если у вас есть шанс, то подальше от этого места. Если хочешь узнать подробности про Тима, – Дамир вздрогнул от имени сына, – иди в отделение патологии новорожденных, заведующий Андрей Геннадьевич.

– Спасибо, – он встал, не понимая, куда идти, зачем…

– Восьмой корпус, лучше с улицы, – пояснила Иванушкина. Значит, он пойдёт в отделение патологии новорожденных… Зачем? Что он там найдёт?

Быстрый поиск в гугле того, с чем столкнулся несчастный невинный младенец, его сын, заставил похолодеть. От рвоты на газон с едва пробившейся зеленью спас голод третьи сутки кряду.

Андрей Геннадьевич разговаривал сухо, смотря светло-голубыми глазами. Его лицо было покрыто веснушками. Всклокоченные рыжие волосы торчали в беспорядке, на пальце блестело массивное обручальное кольцо.

«Не совместимо с жизнью».

«Продлевали, сколько могли».

«Сделали, что в их силах».

«Нет, заболевание не передаётся по наследству».

«Случай».

«У вас будут здоровые дети».

«Поддержите жену».

«Примите соболезнования».

«Простите, я спешу».

А в глазах непроизнесённые вопросы, кувалдой в голову: «Почему твоя жена не сделала аборт?»

«Почему она ничего не сказала тебе?»

«Что ты делаешь здесь теперь, где ты раньше был?»

В машине Дамир в раздражении бросил косметичку Эли на соседнее сидение - отдала медсестра.

– Вы - муж Элеоноры? – спросила совсем молоденькая девочка с робкой улыбкой, в зелёном костюме медсестры, извиняясь, заливаясь нежным румянцем на щеках.

– Да, – в раздражении кинул Дамир, меньше всего он нуждался сейчас во флирте нимфеток.

– Возьмите, она оставила в кабинете Андрея Геннадьевича. Он вчера отдал на пост, вдруг Элеонора придёт, а его не будет на месте. Просто она ночевала там, ну, в кабинете, в палате интенсивной терапии нельзя. Тим - он… редкий… был. Вот ей и разрешили… Простите! – девочка сунула косметичку в руки Дамира и поспешила по делам, не оборачиваясь.

Глава 33

Дамир. Прошлое. Поволжье

 Когда подъехал к дому, увидел машину Сороки Ивана – местного участкового. Что ещё? Казалось, сердце больше не выдержит. Посмотрел в телефон – ни одного звонка. Ни от Эли, ни от родителей, ни от кого. Тишина. Будто это он умер, а не его сын, которого он даже не увидел ни разу, не прикоснулся к нему. Пусть он и родился… вот такой. Но его ребёнок, его мальчик.

За кухонным столом расположился Иван – мужчина лет сорока, худой, как щепка, длинный, словно жердь, с воспалёнными от нескончаемой аллергии глазами, – и попивал чай из чашки с позолотой. Отец шагал вдоль стены до угла и обратно, Карима сжалась на стуле, смотря круглыми глазами на происходящее, мама сидела рядом с участковым и утирала платком глаза. Все в чёрном, кроме участкового, одетого по форме, и Дамира, утром нацепившего на себя первое, что попалось под руку.

– Что удумал, собака ты немая, – укоризненно прошамкала эби, смотря на сына. – Сама я карточку потеряла, три дня как ходила в сберкассу, в банкомате оставила.

– Мама! – воскликнула Зарима. – Не ходили вы в банк, вы карточкой своей редко пользуетесь, только сладости детям покупаете!

– Ты деньги мои не считай, – отрезала эби. – Я сама знаю, чем пользуюсь, а чем - нет. Карточку я оставила в банкомате, придумал шайтан машину. Старая я уже для таких штук, всё забываю! Вчера носок стала вязать, забыла, где положила. Неделю блюдце своё найти не могла, а оно на тумбочке стояло, под носом, а сколько раз очки теряла!