Горький ветер

— Я видел тебя раньше. Чего тебе надо, что ты ошиваешься вокруг моего дома?

— Я искал Линн, — пояснил Том. — Я хотел узнать, вернулась ли она.

— Если бы Линн была дома, — сказал Джейк Мерсибрайт, — я бы сам тут пыль не гонял.

Он вышел на дорожку и собрал солому. Том заметил, что он прихрамывает на одну ногу.

— Откуда ты знаешь мою дочь?

— Я был во Франции. В госпитале в Руане. Я живу в Хантлипе, и Линн просила зайти передать привет.

— Чего же ты тут болтаешься, вместо того чтобы идти прямо к двери? Ты что, думал, я тебя съем?

— Нет, — сказал Том. — Я так не думал.

— Ну, если ты пришел рассказать, как она там, то давай, не тяни.

— У нее все хорошо. Она велела передать вам, чтобы вы не волновались.

— Никакого письма?

— Я больше ничего не припомню.

— Ну, значит, скоро приедет, уж я-то знаю!

Мерсибрайт повернулся уходить. Он, казалось, забыл про Тома. Но, немного подождав, заговорил снова:

— Я получил от нее письмо сегодня утром. Она, видимо, приезжает завтра. Кто ее спрашивал, что мне сказать?

— Том Маддокс.

— Ну, заходи еще, — сказал Мерсибрайт. — Через денек-другой, когда она устроится. Я ей скажу, что ты придешь.

Он вошел в дом и закрыл дверь.

Через три дня, когда Том снова слонялся по дорожке, Линн увидела его из окна и выбежала навстречу. На ней было темно-зеленое платье с воротником-стойкой, яркие красно-рыжие волосы аккуратно собраны в узел, а на затылке выбивались кудрявые пряди. Ее темные глаза сияли. Она смеялась знакомым ему смехом.

— Почему ты не подойдешь к двери и не постучишь? Ты, наверное, думаешь, что тебе здесь не обрадуются?

Она взяла его за руку и повела на кухню. Отец сидел возле плиты, покуривая старомодную глиняную трубку, напоминавшую своей формой желудь. Он жестом пригласил Тома сесть рядом, и Линн тоже уселась немного в сторонке, наблюдая за лицом Тома.

— Как твои глаза?

— В общем-то довольно неплохо.

— Больше не болят?

— Я бы сказал, что это не боль. Не совсем. В голове у меня иногда немного стучит, но ничего особенного.

— А как твоя нога?

— В целом неплохо.

— Сдается мне, — сказал отец, — тебя, парень, словно в мельнице молотили.

— И все-таки я остался жив, а это что-нибудь, да значит.

— Да уж, достаточно только взглянуть на тебя.

— Не обращай на отца внимания, — сказала Линн. — Я никогда не обращаю. Так для него же лучше.

— У нас есть пиво угостить парня?

— Откуда мне знать? — спросила она, смеясь. — Я всего-то пять минут дома.

Но она встала и сходила куда-то в дальнюю часть кухни и вернулась с двумя кружками пенящегося пива.

— Вот это мне по душе! — повеселел отец. — Когда за мной ухаживает девушка. Пока тебя не было, мне этого очень не хватало, но думаю, я неплохо справлялся.

Он одним глотком отпил полкружки, вытер пену с усов и бороды и посмотрел на Тома проницательным взглядом.

— Мне будет нелегко, — сказал он, — когда моя дочь выйдет замуж и уйдет от меня.

Когда Том ушел, Линн села рядом с отцом, сложив руки на коленях и посмеиваясь. Он строго посмотрел на нее.

— Я навел кой-какие справки о Томе Маддоксе.

— Вот как! Невероятно!

— Его родители, кажется, никогда не были повенчаны.

— Но ты ведь, конечно же, не ставишь это ему в вину?

— Нет. Конечно, нет. Но лучше знать такие вещи. Но есть кое-что и похуже.

— Что же именно?

— Его отец был пьяницей и убил жену в припадке гнева. А потом повесился на дереве. Твой Том тогда был малышом двенадцати месяцев.

— Бедный мальчик, — согласилась Линн.

— Но я слышал не только плохое, но и хорошее. Говорят, он толковый работник. Занимается резьбой по дереву в мастерских Изарда и Тьюка и первоклассно плотничает. — Джек наклонился к огню, чтобы прикурить трубку. — Так что совсем неплохо, что он не ослеп после того взрыва.

— Он тебе нравится, папа?

— Пока еще рано говорить об этом. Ему о себе нечего особо рассказать, так ведь?

— Не так уж много и я могу.

— А у тебя щечки такие же пухленькие, не похудели в чужих краях.

— Пуф! Пуф! Пуф! — сказала она, глядя, как он зажигает трубку. — Старый курильщик! Все время дымишь!

— Вопрос в том, нравится ли он тебе.

— Думаю, нравится.

— Но ты не уверена?

— Он странный парень, напоминает мне дикого звереныша. Дикого не в смысле злого, а какого-то пугливого, застенчивого. Как лесной олень.

— Бьюсь об заклад, эти солдаты в вашем госпитале не все были такие скромники.

— Нет, далеко не скромники.

— Я от этого просто бешусь! — воскликнул Джек, ударив ладонью по ручке кресла. — Как подумаю, что такая девочка, как ты, должна была ухаживать целых два года за грубыми солдатами. Они не заслуживают того, чтобы за ними смотрели такие милые девушки, как ты.

— Отец, успокойся, ты не знаешь, что говоришь! — сказала Линн, и ее глаза наполнились вдруг слезами. — Ты не имеешь понятия, через что прошли эти люди.

— Я, помнится, тоже был солдатом, совсем недолго, в восьмидесятых…

— И ты все равно не знаешь, через что прошли эти люди в эту войну. Никто не знает, кроме тех, кто видел все собственными глазами. Нельзя говорить, что они не заслуживают. Ты не прав, так нельзя, я не потерплю! Ты не знаешь об этом ничего.

— Хм. Должен сказать, это просто замечательно, когда дочурка, которая знает все, говорит отцу, что он ничего не знает!

— Я видела храбрость… самопожертвование… и так много любви среди солдат. Та работа, которую я делала, была просто ничто, и я не хочу, чтобы ты ругал их, отец.