Город, где стреляли дома

— У вас такой смуглый цвет кожи, вы, наверное, дружите с солнцем? — вежливо спросил Доллерт.

На Лениных щеках выступил легкий румянец. Она совсем не ожидала услышать такой вопрос. Посмотрела на немца с надеждой. Несколько мгновений длилось молчание, наконец, Лена собралась с духом и выговорила:

— Я целый месяц не видела солнца.

— Ты его вообще больше не увидишь, если будешь отпираться, — вставил Замотин.

Доллерт перебил его.

— Не бойтесь, мой коллега не причинит вам зла. — Он помолчал, собираясь с мыслями. — Пройдемте.

В кабинете Доллерт пригласил Лену сесть.

— Есть хотите?

Лена промолчала, удивляясь странному вниманию к ней. Доллерт усмехнулся, открыл дверь и что-то крикнул. Вскоре появился солдат, он нес сладко пахнущее блюдо с мясом. После недолгого колебания Лена с жадностью набросилась на еду.

Доллерт долго расспрашивал Лену о том, как жила до войны, сколько зарабатывала, какая мебель была в ее квартире. Лена терялась в догадках: кто этот странный немец? Может, хочет купить ее тарелкой мяса?

Доллерт рассказывал и о себе. Он родом из Риги. Мать латышка, отец немец. Окончил Рижский университет, по образованию юрист. Знает европейские языки.

Провожая Лену в камеру, он сказал ей, словно оправдываясь:

— Служба обязывает меня считать вас арестованной.

Доллерт все чаще и чаще вызывал Лену на допросы. Но их по существу не было. Вели самые разные разговоры.

В камере о старшем следователе шли бесконечные споры. Иванов предполагал, что Доллерт либо подпольный коммунист, либо отъявленный мерзавец. Сафонов считал его социал-демократом. Батюков вообще не верил в доброту врага. Во всяком случае Доллерт был загадкой абвера.

Лена испытывала к Доллерту смешанное чувство уважения и страха. В спорах она не участвовала.

Однажды во время мирной беседы Доллерта с Леной в кабинет проскользнул Жуковский.

— Я прошу вас, — начал он, — передать мне Иванова, Федюшину, Сафонова, Батюкова… С генеральным штабом все согласовано.

Лицо Доллерта вмиг стало суровым.

— Подите отсюда прочь! — властно произнес он.

Жуковский испуганно попятился к двери. Лена радовалась: «Так тебе и надо, холуй».

Теперь она почти верила в то, что Доллерт коммунист, и с нетерпением ждала вызовов на допрос. Сердце учащенно колотилось, когда раздавались долгожданные слова:

— Федюшина — к следователю!

Через несколько дней ее выпустили из тюремной камеры и назначили заведовать кладовой абвера. Она сидела в помещении, забитом продуктами, и думала, как бы с помощью Доллерта освободить товарищей…

Они знали, на что шли

Абвер-107 занимал длинное, барачного типа здание на углу Почтовой и Трубчевской улиц в Бежице. Одну комнату зарешетили и приспособили под камеру, в другой допрашивали и пытали арестованных.

В камере холодная, давящая тишина. Сморенные тревогой люди, свернувшись, лежали на полу.

Иванов пытался избавиться от мрачного уныния. Рядом шевелился Обухов. Его глаза лихорадочно блестели.

— Что, муторно на душе? — хрипло спросил он Иванова.

— Вроде уже привык, — отозвался тот.

Человек привыкает ко всему, даже к мысли о близкой смерти, она его уже не страшит. Зато сильней становятся тревоги и беспокойства о родных и близких, которые остаются в жизни.

— Намучается жена без меня, — вздохнул Иванов. — Шутка ли, одной растить троих детей.

— А я даже не узнаю, сын у меня будет или дочка, — Обухов закашлял в кулак.

У каждого были свои незакрытые счета к жизни. Батюков терзался мыслью, что так просто попался на удочку Жуковского и подвел товарищей. Сафонов думал о жене, Люба — о матери.

Но никто из подпольщиков не хотел покупать жизнь ценою бесчестия. Старший следователь оценил это и на последнем допросе с любопытством спросил у Иванова: «Вы не раскаиваетесь в том, что натворили?» — «Раскаиваюсь? — усмехнулся Иванов. — Маловато мы наработали. Осторожничали напрасно…»

Гробовое молчание камеры нарушило позвякивание ключа.

Заскрежетал засов, и на пороге камеры появился Яков Андреевич. Одной рукой он вцепился в косяк двери, другой поддерживал жену. Все приподнялись. Как ни тяжела была их собственная участь, каждый стремился хоть чем-нибудь выразить свое уважение к стойкому коммунисту. К нему тянулись руки, избитые, изуродованные, окровавленные.

Обухов коснулся плеча:

— Вместе легче конец принимать.

— Почему конец? — глаза Якова Андреевича блеснули. — Нет, ребята, наша смерть — не конец. Она скорее начало. — Он вдруг надрывно закашлялся. Кровь из опухшего рта потекла по заросшему седоватой щетиной подбородку. Анастасия Антоновна, высохшая, как былинка, смертельно бледная, опустила мужа на ворох соломы и платком принялась вытирать кровь. Глаза у нее были сухие.

Узнав, что в абвер привезли Якова Андреевича, Лена побежала к Доллерту.

— Артур, ты должен его освободить, — горячо выговорила она, — Степанов никому не причинил зла. Браунинг, который у него нашли, ни разу не выстрелил.

— Зато стреляли его слова, они сильнее катюш, — усмехнулся Доллерт.

— Ты не допустишь, чтобы их казнили, — молила она.

…Вскоре Яков Андреевич сидел на стуле перед старшим следователем.

— Я уважаю идеи и готов многим пожертвовать во имя нашей великой Германии, — начал Доллерт, — но жизнь… она дается один раз…

— Согласен с вами, — кивнул Яков Андреевич.

Доллерт заходил по комнате.

— Есть сведения, что у вас бывали солдаты вермахта, сочувствующие России. Я прошу… назовите их имена. Даю вам слово, мы сохраним это в тайне, и вы будете жить.

Наступила длинная пауза. Доллерт оставался спокойным, только взгляд выдавал душившее его бешенство.

— В конце концов мне непонятно ваше упрямство. Вы рабочий человек, а фанатизм — удел поэтов и философов.

— Я не советую искать предателей среди коммунистов, — произнес Яков Андреевич. — Напрасный труд. И мне, право, жаль вас.

Доллерт поспешил закончить допрос. Когда Якова Андреевича увели, он позвонил в СД:

— Алло, Бунте, можете забирать Степанова. Для абвера он не представляет ценности.

Через час на Почтовую улицу заехал легковой автомобиль, вслед за ним прибыл набитый солдатами грузовик. Якова Андреевича и жену втолкнули в легковушку. Немец, сидевший рядом с шофером, повернул свою квадратную голову к арестованным и сощуренными глазами осмотрел их.