Город-крепость

9 дней

Мей Юи

Не могу уснуть. Каждая клеточка, каждый мускул моего тела никак не расслабляется, все еще цепляясь за оконные мысли. Когда парень ушел, мой разум ушел вместе с ним, рассекая воображаемые улицы, ведущие к дому.

Я бегу по грунтовой дороге мимо полей яркой и зеленой травы, как бутылка из-под спиртного. Мимо бродячих псов, выпрашивающих у фермеров комки сухого риса. Мимо далеких фиолетовых гребней гор. Обхожу отца с мокрой от пота спиной, согнувшегося и стоящего по колено в мутной воде рисового поля. Обхожу маму, развешивающую белье на дереве, ее руки покрыты пятнами синяков. Иду до тех пор, пока не дохожу до сестры, чтобы мы могли воссоединиться. Как она и хотела.

Отправлюсь ли я домой, если найду способ выбраться из этой комнаты? Или поеду посмотреть на море? Бесконечные возможности пугают, как и его глубины. От мысли о том, чтобы оказаться во внешнем мире одной, перехватывает дыхание.

Но буду ли я одна? Есть парень, который сказал: "Я тоже хочу, чтобы ты его увидела". Что-то в его голосе, его глазах заставляет меня думать о том, что я не единственная, у кого внутри разгорается пожар.

Но я не знаю. Не знаю наверняка. И чем дольше он отсутствует, тем дальше ускользают мои мысли, как будто сон растворяется в предрассветных часах.

Мое измученное тело извивается, скручивается от каждой мысли, когда раздается гул. Такой звук мог бы издавать дух... мягкий, причитающий. Он просачивается под мою дверь и зовет туда, откуда пришел.

Коридор завернут в темноту, все фонари погашены, от них не поднимается дымок. Звук (тоненький, похожий на песню) скользит сквозь щель двери Синь, просачивается через дверной замок мама-сан. За ним следует удар, словно на меня обрушивается гора.

Когда я подбираюсь поближе, плач замирает. Кто-то скребется, раздается шорох тапочек по полу, и тяжелый стук ладони по дереву сотрясает дверь.

— Пожалуйста! Пожалуйста, дайте еще, — громко кричит Синь. Слишком громко. — Я буду вести себя хорошо! Обещаю!

Замираю в коридоре, глядя на погашенные фонари. Они висят ровными рядами, неподвижные и похожие на луковицы. Пурпурные луны, собранные и развешенные на просушку.

— Еще один! Пожалуйста! — кричит Синь. — Я сделаю все, что скажете! Все, что захотите!

Дверь содрогается снова. Ярость позади нее лишь растет, как будто по ту сторону находится не девушка, а дикая кошка. Она шипит, плюется, рычит, пытаясь добраться до своих детенышей. Но детенышей здесь нет. Только я и — где-то в лабиринте темных фонарей — игла, которая только и ждет, как вонзиться в вены Синь и даровать ей несколько часов облегчения.

— Мне это нужно! — Ее рычание переливается в рыдания. — Пожалуйста!

И в этих словах я слышу все, что потеряла Синь. Независимо от того, сколько раз на спину девушки опускался ремень мама-сан, независимо от того, сколько мужчин проходило через ее кровать, Синь всегда оставалась сильной. Мечтательницей.

Мне это нужно.

Мне.

Это.

Нужно.

Слова отдаются эхом, наполняются и разбухают, проносясь по узкому коридору. Они такие громкие, что я не слышу шагов Фанга. Он, словно ночной кошмар, нависает надо мной, от него падает длинная тень. У него в руках шприц, а губы изогнуты в ухмылке. Глаза темные-темные, словно угольки, которые мама обычно вываливала в мусор за нашей хижиной.

Мое тело дрожит в ожидании его крика или резкой пощечины, но Фанг не делает ни того, ни другого. Он просто некоторое время меня разглядывает. Темные-темные глаза и дракон ничего не выдают.

— Тебе лучше вернуться в свою комнату, — рычит он.

Я подчиняюсь. Возвращаюсь в свою спальню и окну с решеткой.

Здесь нет места для грез. Нет места риску.

И там для меня места нет. Вернее, не совсем так. Как я и сказала парню, я не могу поехать домой, не увидев сестру. Там ждет отец, у которого жажда и пустой кошелек. Он снова меня продаст, а мать будет стоять в стороне и просто наблюдать, а глаза с синяками под ними наполнятся слезами.

А я даже не знаю, где находится это море. Или что я буду делать, если до него доберусь.

Посол не заставляет мое сердце петь, но мне знакомо каждое пятнышко на его теле. Я знаю, что его любимым блюдом является угорь, обжаренный с грибами и побегами бамбука. Я знаю, что он всегда икает три раза подряд. Я знаю, что он младший ребенок, родившийся у двух заводских рабочих. А еще я знаю, что он даст мне квартиру.

Парень даже имени своего мне не назвал.

Зарываюсь головой глубоко в подушку, но все еще слышу Синь. Ее крики проносятся через дверь, бьются в барабанные перепонки, словно металлические палочки. Преследуют меня иглами и последствиями от неудачи, тем, чего это мне может стоить.

Может быть, я и правда истинная дочь своей матери.

Джин Линь

Сначала мне кажется, что я умерла. Открываю глаза. Обнаруживаю, что мое тело запеленато в белую ткань. Она чистая и хрустящая, будто похоронный саван.

Такой красивой комнаты я прежде никогда не видела. Пол и потолок глянцевые, из темного дерева. От электрических ламп под абажурами из рисовой бумаги на изящную мебель падает легкий свет. Даже стены — сплошное произведение искусства: разрисованы журавлями и низкорослыми елями.

Только когда я начинаю двигаться, понимаю, что не умерла. Боль еще при мне. Горячая и белая. В лопатке. И пульсация в шее. Это напоминание о всех тех местах, где побывал нож Куена. Что-то тянет руку, и я понимаю, что в мою вену воткнута игла. От нее к пакету с чем-то красным змеится проводок. Кровь.

Кладу голову обратно на подушку. Перевожу взгляд на стропила. В чем можно быть уверенной наверняка, так это в том, что я не в Городе-Крепости. Там такого славного места не найти. Так как же мне удалось выбраться? Почему я до сих пор жива?

— О, хорошо. Ты очнулась, — перебивает мои мысли мужской голос. В нем сквозит металл, он похож на храмовый гонг.

Я узнала его сразу. То, как он стоит в дверном проеме, как опущены его плечи, — все в точности, как я видела. На его голове нет капюшона, но я знаю, что это тот самый мужчина, что встречался с Деем в Дальнем городе. Тот, что принес деньги.

— Как чувствуешь себя?

Мужчина остается стоять у раздвижной двери, сцепив руки за спиной. Мне приходится щуриться, чтобы разглядеть детали его лица. Я не привыкла к такому обилию света.

— Я в замешательстве.

Продолжаю разглядывать черты лица мужчины. Он не толстый, в нем нет ничего уродливого, в отличие от Лонгвея. У него куча морщинок, но лицо заостренное, с хитрецой. Он похож на лису, наблюдающую за курятником.

Дей похож на отца.

— Позову медсестру. — Мужчина отворачивается.

— Нет... подождите, — кричу я и мгновенно об этом жалею, когда тело взрывается болью. — А Дей здесь?

Имя каким-то образом воздействует на мужчину. Меняет его. Острые черты смягчаются: видна разница между охотником и жертвой. Он отворачивается к двери, пытаясь это скрыть.