Город Змей

Окаменев от изумления, я забываю выстрелить, и она бросается на меня и наотмашь бьет ножом по моей левой руке. К счастью для меня, она немного промахивается, и нож лишь чиркает по моей кожаной куртке, останавливаясь у груди. Она выкрикивает проклятие и хочет ударить меня снова, настойчивая, молниеносная. Но я оказываюсь быстрее и отклоняюсь от траектории движения ножа. По инерции ее заносит в сторону. Я делаю еще три шага назад, поднимаю пушку и стреляю, прежде чем ей удается поменять позу. Не особенно точный выстрел, но с такого расстояния практически невозможно промахнуться.

За свистом пули немедленно следует другой звук — глухой шлепок: пуля входит в плоть. Насильница валится с приглушенным воплем, роняет нож и падает на спину, прижимая руки к животу. Они сразу же становятся красными от крови.

Я приближаюсь к ней, готовый выстрелить в любую секунду. Мальчик уже на ногах, подтягивает брюки. Кляп все еще у него во рту.

— Уходи, — бормочу я, — и не оглядывайся.

Он ничего не отвечает, только благодарно кивает и исчезает. Женщина, нет, насильница, тихо стонет. Я должен смотреть на нее лишь как на растлительницу и убийцу, коей она и является. Но я с детства приучен вежливо относиться к женщинам. Придется об этом забыть. Сосредоточиться на своей задаче. Прикончить ее или подождать, пока сама издохнет.

Я смотрю на нее и вижу, что хрен больше не торчит у нее из паха. Он скособочился на одну сторону. Наверное, пуля угодила в фальшивый пенис, потом срикошетила вверх, что и явилось причиной этого странного свиста. Я не могу сдержать злобной усмешки. Та, которая жила с фальшивым хреном, он него и умирает.

Позади слышится шум. Ухмылка исчезает с моего лица. Я поворачиваюсь, сжимая в руке пушку. Увидев трех полуголых старух, появившихся в этом глухом проулке и жадно глядящих на женщину, лежащую на земле, я перевожу дух и отступаю в сторону.

Старухи бросаются мимо меня к лежащей насильнице. Она не обращает на них внимания, хотя они хватаются за нее своими крючковатыми пальцами, — у нее есть другие поводы для огорчений, — и только вопит, когда они начинают рвать ее плоть. Ее пронзительные вопли скоро прекращаются. Одна из гарпий затыкает ей рот своими безмолвными поцелуями, подавляя ее крики. В мгновение ока насильница уступает стремительной атаке. Ее конечности уже не дергаются, веки перестают трепетать, и пустота смерти сменяет недавние устремления.

Гарпия отстраняется от тела, потом начинает рвать зубами губы и язык, свисающий изо рта ее жертвы. Она урчит от удовольствия, затем присоединяется к двум остальным участницам пиршества, которые отрывают от трупа дымящуюся плоть руками и зубами и заглатывают ее.

Отведя от них взгляд, я вежливо киваю строго одетой даме средних лет, которая сопровождает гарпий.

— Миссис Эбботс, — приветствую я ее.

— Мистер Вами, — отвечает она со слабой улыбкой. Она окидывает взглядом гарпий, наслаждающихся своей трапезой, потом с огорченным видом поворачивается ко мне: — Она была жива, когда они начали?

— Да.

— Она была плохим человеком? — Ее лицо кривится в ожидании ответа.

Она делает все возможное, чтобы оградить от гарпий невиновных, но иногда они поедают трупы хороших людей не менее прожорливо, чем плохих.

— Она насиловала и убивала детей, — хрипло говорю я.

— Тогда я дам им мирно поужинать.

Дженнифер Эбботс направляется к выходу из переулка, где ожидает, пока ее подопечные закончат свой ужин. Бросив последний взгляд на насильницу и гарпий — одна из людоедских леди дорылась до кишок и разматывает их, как рыбак свои сети, — я присоединяюсь к ней.

Впервые я столкнулся с гарпиями четыре, может быть, пять лет назад. Я только что убил одного типа, продававшего героин вместе с алкоголем, когда квартет совершенно безумных и почти голых женщин налетел на него, сорвал одежду и стал расчленять с помощью зубов и когтей. Я был оттеснен и поднял свою пушку, чтобы выстрелить. Я был свидетелем множества ужасных дел, но никогда еще мои глаза не видели ничего более отвратительного.

Тогда Дженнифер остановила меня. Она повисла на моей руке и выбила револьвер с криком:

— Нет!

Пока я нагибался, чтобы поднять его, она упала на колени, умоляюще сложила руки и взмолилась:

— Пожалуйста, о, пожалуйста, не надо! Они не причиняют никакого вреда. Эти бедные старухи ничего не могут с собой поделать. Они всего лишь питаются мертвыми.

Это задело во мне какую-то струну. Столкнуться с такой искренней убежденностью, что поедать людей — это нормально, поскольку они все равно уже умерли, было так необычно, что я остановился, заинтересованный этой женщиной, плачущей и грязной от уличной пыли, умоляющей меня пожалеть пирующих каннибалов. Я увидел четки, свисающие с ее шеи, седину в ее волосах, страдание на лице. И я опустил свою пушку и позволил ей заговорить.

Четыре женщины, отдиравшие мясо от костей мертвого наркоторговца, являлись обитательницами приюта для душевнобольных. Частное заведение для очень бедных постояльцев, учреждение того сорта, о котором можно прочесть в таблоидах в разоблачительных статьях. Неквалифицированный персонал, пациенты, питающиеся кашей на воде и черствым хлебом, постельное белье, меняющееся раз в месяц, санитары, совершающие развратные действия по отношению к несчастным женщинам. Как будто этого было недостаточно, у обслуживающего персонала с директором вышла стычка, и почти все уволились. Потому ли, что директор ожидал, что они в конце концов вернутся, или просто не имея денег, чтобы нанять других работников, он решил выполнять все обязанности самостоятельно? Родственники пациентов до недавнего времени не знали об этом. Мало кто посещал их регулярно — или не желая видеть своих близких в таком состоянии, или просто не имея физической возможности, как в случае Дженнифер, которая вынуждена была работать на трех работах, чтобы платить за содержание своего дома и больного раком мужа.

Пару недель директор приюта боролся, покупая еду и напитки в супермаркетах по соседству и используя дешевые прачечные для стирки простынь. Это могло продолжаться бесконечно, но, должно быть, на нем сказалось переутомление, поскольку однажды вечером во время приготовления обеда он умер от сердечного приступа. Его обнаружили только через три недели, когда член местного совета, выдвинув свою кандидатуру на выборы, посетил приют, желая сфотографироваться для газет вместе с наиболее обездоленными членами общества.

Никто не знает, сколько времени шизанутые обитатели приюта терпели муки голода. Некоторые продержались до конца. Вначале их было девять, но трое умерли от голода. Остальные полдюжины, опорожнив буфеты, холодильники и морозильные камеры, обратились под конец к единственным оставшимся пищевым ресурсам, а именно к директору и их мертвым товарищам.

— Как жизнь? — спрашиваю я Дженнифер, пока мы стоим на шухере и ждем, когда гарпии закончат свою трапезу.

— Так себе, — отвечает она. Прошло несколько месяцев с тех пор, как мы случайно встретились в последний раз, и сейчас она выглядит лучше, чем тогда. — Бедняжка Роза умерла как раз перед Новым годом.