Город Змей

— Очищение необходимо, — раздраженно говорит он. — Кроме того, вам не придется идти далеко, и перед тем, как вас проведут к Койе, вам будет предоставлен отдых в комнате с паром. Там отогреетесь.

— Прекрасно, — бормочу я, бросая пару покерных фишек сбоку от тропы. Потом говорю в микрофон: — Сейчас я бы с удовольствием оказался где угодно, но не здесь!

Это сигнал для Сарда. Произнеся эти слова, я делаю шаг и встаю под струи воды. Я слышу треск и шипение спрятанного в одежде микрофона. Если была проблема с сигналом, когда я говорил, или Сард, отвлекшись, не слышал моих слов, нам конец. Все, что мы можем теперь, — это скрестить пальцы, тянуть время… и молиться.

Когда мы снова оказываемся вместе, мокрые и дрожащие от холода, два виллака, замыкавшие процессию, присоединяются к своему товарищу. Они отправляются вперед, что-то нараспев скандируя. Хотя они не говорят, чтобы мы шли за ними, мы понимаем это и так. Обменявшись настороженными взглядами, выжимаем, как можем, нашу мокрую одежду, потом поспешно догоняем священников, чтобы преодолеть последний этап подземного марша.

Мы подходим к дверям высотой двенадцать футов, сделанным из темного резного дерева и украшенным фресками с изображением гор, рек и деформированных человеческих фигур. На самом верху, шириной во все двери, вырезаны изображения луны и солнца, причем в середине каждого видно лицо: мужское — в центре солнца и женское — в центре луны. Эти символы покрыты, вероятно, какой-то люминесцентной краской, поскольку тускло мерцают в полумраке.

Англоговорящий виллак выходит вперед, дважды стучит в каждую дверь, потом встает на колени, наклоняет голову и накрывает ее руками. Другие священники просто стоят, ничего не предпринимая. После долгого ожидания двери открываются внутрь. Оттуда вырываются плотные клубы пара. Сначала я никого не вижу, но, вглядевшись, замечаю, что кто-то стоит в дверях. Это женщина.

Женщина обращается к священнику, распростертому на земле. Он отвечает ей на арканском языке. Она опять что-то быстро говорит, ее взгляд направлен на моего отца. Священник отвечает ей. Наступает пауза, потом женщина делает шаг и выходит из тумана в полумрак, освещаемая луной и солнцем.

Кроме пары свободных сандалий, на ней ничего нет. Отойдя от легкого шока (последнее, чего я ожидал, это встретить здесь нудистку), я быстро окидываю ее взглядом. Невысокая, коренастая, плоское лицо, широкий нос, болезненно бледная кожа, волосы, скрепленные сзади, искривленные ногти по крайней мере трехдюймовой длины. Ее лобковые волосы сбриты, за исключением небольшого круглого холмика, покрашенного в ярко-оранжевый цвет — вероятно, своеобразная дань солнцу. Кстати, она не слепа. У нее большие карие глаза.

Женщина наклоняет голову и левой рукой делает змееобразное движение. Я смотрю на Аму и своего отца, потом изображаю подобие улыбки и приветственно взмахиваю рукой, типа «мы тоже рады вас видеть». Затем нетерпеливо делаю шаг вперед. Женщина мрачнеет, жестом велит нам оставаться на месте и отступает в темноту.

Проходит несколько минут. Священники стоят, не двигаясь и не разговаривая. Мне хочется спросить их об ушедшей женщине, о том, что это за двери и что за ними находится, но я чувствую, что сейчас не самое подходящее время задавать вопросы. Вместо этого я начинаю одергивать одежду, стараясь скрыть выпуклости от взрывчатки. Ама и мой отец делают то же самое.

Наконец женщина появляется снова. По обе стороны от нее восемь других женщин, идущих парами. Все они обнажены и примерно одного роста, сложения и облика. Выйдя из дверей, они окружают Аму, Вами и меня. Они вертятся вокруг нас, их губы движутся, и они тихо что-то напевают. Мой отец открыто пялится на их обнаженные тела. Ама стоит застыв, полностью их игнорируя. Я фокусирую свое внимание на их глазах, пытаясь задержать их взгляд, чтобы они не заметили под моей одеждой очертания жилета с взрывчаткой.

Вами делает шаг вперед, чтобы дотронуться до одной из женщин. Она уклоняется и осыпает его потоком злобной инкской тарабарщины. Когда она замолкает, священник, распростертый на полу, говорит нам:

— Не разрешается иметь контакта с мамаконами. Ни одна мужская рука не смеет коснуться их священной плоти, кроме периода совокупления. Если ты попытаешься коснуться ее еще раз, то будешь нейтрализован. Это касается и тебя, Плоть Снов. Несмотря на твое значение для нас, некоторые табу нарушать нельзя.

— Дайте мне знать, когда наступит этот «период совокупления», — бормочет мой отец.

— А кто такие мамаконы? — спрашивает Ама.

— Жрицы Койи, — говорит виллак, — прислужницы королевы. Они служат ей и помогают совершать акт сотворения. Они ее дочери и сестры, верные компаньонки, наши жены и матери.

— Какое очаровательное кровосмешение, — ухмыляется Вами.

Священник смотрит на нас, заложив руки за голову:

— Время встретиться с Койей почти настало. Она стара и мудра. Она не говорит на вашем языке, но узнает, если вы станете принижать ее, и прореагирует на это без юмора. Не испытывай ее, Плоть Снов, если ценишь свою жизнь. Она дарует жизнь, но может так же просто ее отнять.

Вами улыбается, но я чувствую напряжение за его улыбкой. Обнаженные женщины останавливаются и опускают подбородки на грудь, кладя руки с длинными загнутыми ногтями на белую кожу живота. Трое священников становятся перед нами и начинают петь. Воздух пропитан ладаном, но это может быть психосоматика — мне кажется, что я нахожусь в церкви, так что вполне возможно, что и густой запах ладана мне тоже чудится.

Священники делают несколько шагов вперед. Мамаконы поднимают головы и кивают нам. Я обмениваюсь с Амой и отцом встревоженными взглядами, потом начинаю тоже двигаться вперед. Ама, Паукар Вами и мамаконы идут за мной. Когда мы все входим внутрь, двери закрываются, и мы погружаемся в пропитанную паром темноту и тайну.

Глава шестая МАМА ОККЛО

Мы вслепую продвигаемся вперед, пока англоговорящий виллак не бросает резко:

— Стойте! — Клубы пара сгущаются, нагревая мокрую одежду. — Мы останемся здесь до полного очищения. Это займет время. Не двигайтесь и не разговаривайте. Любое неповиновение повлечет за собой еще большую задержку.

Мы стоим близко друг к другу, и пар обволакивает нас, а мамаконы скользят вокруг, что-то бормоча, дыша нам в лицо и дразняще царапая своими длинными ногтями. Мне это не нравится. Слишком сюрреалистично. На ум приходят всевозможные уродства и безобразия. Хочется вырваться из этого пара, оттолкнуть жриц и убежать. Но я сдерживаюсь и напоминаю себе, что каждая потраченная минута — это бонус, при условии, что они не задержат нас здесь слишком долго.

Наконец мамаконы удаляются, и священник говорит:

— Входите.

Отодвинув тяжелые портьеры, мы входим в освещенный свечами туннель длиной в сотню футов, противоположный конец которого тоже скрыт драпировками. Дойдя до них, я медлю, поворачиваю голову направо и налево, чтобы освободиться от напряжения в шее. Потом раздвигаю портьеры и захожу внутрь.

Я оказываюсь в пещере с низким сводом — не более семи футов высотой — и десятками массивных деревянных колонн. Комнату освещает множество свечей, стоящих на полу. Около входа толпятся женщины, образуя полукруг, обнаженные, как и наши проводницы, со сверкающими глазами. Увидев меня, они начинают пронзительно визжать, как девушки-подростки на рок-концерте, и восторженно тыкать в меня пальцами с длинными искривленными ногтями.