Гортензия в маленьком черном платье

«Я предпочитаю минеты. Тем более у меня есть навык. Просто думаешь о чем-то другом. Я приклеиваю между ног Карибское море, теплый песок, голубую воду, оранжевых и зеленых рыбок, и хоп – я уже мурлыкаю песенку себе под нос. Как выходят из положения те, у кого нет воображения? Жалею их, дело-то долгое, однообразное».

Он опаздывает. Передача начнется без него. Она подула на свои ногти. Прыснула ментоловым освежителем дыхания в рот. Понюхала свои подмышки. Провела пальцем под леопардовыми стрингами. Понюхала. Побрызгала духами шею. Одними и теми же, всегда одними и теми же. «Я женщина верная, вот так-то». Поправила грудь в лифчике. «Сорок пять лет, а выгляжу неплохо». Она не сказала ему, сколько ей лет. Он расспрашивал ее, но она уклонялась от ответа, довольствуясь жеманными банальностями типа: «У любимой женщины нет возраста». Однажды он предположил: «Сорок?» И она приняла обиженный вид. Тогда он сказал: «Ну ладно, тридцать восемь?» Она оттолкнула его, и он не получил свой обычный гостинчик. Голову на отсечение, что потом она солжет что-нибудь!

В дверь позвонили. Она бросила последний взгляд на гостиную. Все на месте. Бутылка виски, вода «Перье», лед. Телевизор включен. Спички, машинка для обрезания сигар. Пепельница.

Она бросилась к двери, радостная. «Бегу, amore mio [41] , бегу!» Мелко переступая на каблуках, помчалась, споткнулась о край ковра, едва не растянулась, но удержалась, схватившись за комод. Звонок заверещал еще раз, властно, раздраженно.

– Иду, amore!

Она перевела дух, взбила волосы перед зеркалом в прихожей, облизала губы, втянула живот и наконец открыла.

41

Любовь моя (ит.).

– Добрый вечер, bellissima! Я вовремя пришел к передаче? Не началось еще?

Она его успокоила. Он быстро поцеловал ее, поправил узел галстука, заглянул через ее плечо на экран и спросил:

– А у тебя есть рожок для обуви?

Пинкертон позвонил Калипсо и предупредил ее, что сейчас начнется передача. Калипсо и мистер Г. уселись в гостиной и молча ждали. Мистер Г. взял свой фотоаппарат, чтобы сфотографировать экран.

– Ты предупредила Улисса? – спросил он, одергивая свой вышитый жилет.

– Забыла!

– Сделай это сейчас же! Он тебе этого не простит.

Она тотчас схватила телефон и набрала Улиссу.

У того произошел изрядный прогресс, он стал произносить звуки, которые можно было различать. Таким образом получались даже целые фразы. Иногда он нервничал и решал больше не разговаривать.

После концерта она позвонила ему. Их диалог выглядел примерно так:

– Ты дела пла, amor?

– Да, abuelo. И платье, и туфельки.

– Ты краси…!

– Они много аплодировали, и мы победили. Мы победили!

– Хо-ро-шо, я рад!

Он не мог долго говорить, сразу уставал.

– И у меня взяли интервью для телепередачи! Журналист говорил со мной о деньгах, о гонорарах, о конкурсах, о соперниках, в общем, очень мало о музыке. Пинкертон сказал, что это нормально, именно такие вещи интересуют людей.

На этот раз трубку взяла Росита. Калипсо закричала:

– Я забыла вам сказать! Сейчас начнется! Сейчас начнется! Передача по телевизору, в которой меня покажут! «60 минут»! Потом созвонимся еще, ладно?

Она положила трубку, перевела взгляд на экран и увидела, как на сцену выходит высокая тоненькая девушка в голубом платье, расшитом жемчугом, проходит к стулу, садится, грациозно поднимает скрипку.

Калипсо во все глаза смотрела на девушку: это она? Неужели это она?

Она повернулась к мистеру Г. и спросила его:

– Это я? Это правда я?

Он кивнул и улыбнулся.

Казалось, он улыбается не ей, а какой-то женщине у нее за спиной.

Она обернулась, но там никого не было.

* * *

В разгар своих тяжких трудов Эмили услышала, как играют скрипка и фортепиано. Она повернула голову к экрану. Она могла бы делать свое дело и телевизор смотреть. Хоть не так скучно было бы. Но он быстро вернул ее голову в прежнее положение. «Que bont`a [42] , – вздохнул он, – вот прелесть-то! Давай, милая, не отвлекайся, песнь этой скрипки так прекрасна! И какое счастье ты мне даришь!» Он положил ей руку на затылок, чтобы ускорять или замедлять ее движения, он сам держал в руках бразды своего удовольствия. Она поперхнулась, чуть не задохнулась, но дело не бросила, продолжала, хорошая девочка.

42

Как хорошо (ит.).

Он застонал от удовольствия. Слова уже стали неразборчивы. «А пианино, что за пианино! А скрипка, ах, какая скрипка! Dio mio! [43] Эта девушка – потрясающий музыкант! Она просто необыкновенная, она играет, как ты сосешь, любовь моя. Это настоящий виртуоз. Какая ты все-таки добрая, что даешь мне это наслаждение! А девушка какая, вот бы она поиграла смычком на моем пареньке! Ты делаешь моего паренька таким счастливым! Он кричал бы от счастья, если бы мог. Ma questi due [44] , они просто необыкновенны! Плакать хочется! Сколько красоты, сколько души!»

43

Боже мой! (ит.)

44

Но эта парочка (ит.).

Эмили заинтересовалась и осторожно повернула голову к экрану. И вновь чуть не задохнулась. Она узнала свое платье, свое голубое платье с вышивкой жемчугом в виде птиц, положивших длинные шеи на плечи. Ей захотелось закричать: «Это мое платье! Мое!» И в ее платье была высокая тоненькая девушка, поднимающаяся в небо по скрипке, как по шелковой веревочной лестнице. Она словно летела над сценой. У нее были глаза стрекозы и подбородок, как горлышко бутылки. Внизу на экране появилось имя девушки: Калипсо Муньес.

Джузеппе, скрученный спазмом, излился в рот Эмили и сжал ее голову коленями так сильно, словно хотел раздавить ее. Он вопил, как орангутанг, и голова его билась о спинку дивана.

Эмили опять поперхнулась, высвободилась, судорожно хватая воздух.

У нее было впечатление, что ее только что стукнули кулаком в лицо. Безвольной марионеткой она упала на ковер. Изо рта сочилась сперма, Эмили не любила глотать. Она обычно аккуратно сплевывала в платочки, которые прятала под диваном. А он ничего не видел, потому что в этот момент, запрокинув голову на спинку дивана, приходил в себя.

Калипсо Муньес, ее дочь, играет на скрипке по телевизору.

Эмили вытерла рот, спрятала платок. Калипсо Муньес. И тут ее дочь на экране заговорила. Голос у нее был приятный, негромкий, хорошо поставленный. Подбородок у нее был нехорош, и зубы тоже нехороши, но ее глаза с чудесным мечтательным выражением были глазами небожительницы. Рядом с ней стоял красивый парень, высокий брюнет, и нежно смотрел на нее. Они явно еще не спустились на землю, они были там, в облаках.

Джузеппе затребовал стаканчик, но она знаком попросила его помолчать. Он не возражал, покорно и обессиленно валялся на диване, постепенно сдуваясь, как проколотый воздушный шар.