Господа офицеры! Книга 2

Развернули двуколку, запрыгнули в телегу и понеслись. Особо ретивых конников, бросившихся на перехват, осадили из винтовок, затем выскочили из кольца и пулемёт опять грозно прорычал очередями направо и налево. Красные постреляли с сёдел, ранив одного офицера, но догонять никто не ринулся. Отскакали на версту от села, и повернули в сторону батальона. Через час добрались до своих. Но Пётр запомнил на всю жизнь, как сверкающая шашка опускалась на белую папаху командира батальона капитана Папкова. А ведь и патроны были и пулемёты, и артиллерия. Могли бы от этой конницы неделю в селе отбиваться. Отсутствие нормального командования, неожиданность, растерянность и тысячи человек убиты.

Остатки дивизии отошли к Ростову, затем на Кубань. Сдерживающие бои и постепенный отход под превосходящими силами противника. Пока стояли в Тихорецкой, Пётр отпросился у начальства съездить в Екатеринодар. Дали отпуск на три дня. Письма он несколько раз домой писал, но ответа не получил. А это было странно. Он постоянно отгонял от себя мысль, что что-то могло случиться. Всё-таки родные жили в своём доме в родном городе, полно знакомых. Всё должно быть нормально! А вот увидеться надо обязательно. Мать с сестрёнкой проведать, помочь деньгами и своим присутствием.

Г Л А В А 23

Он шёл как помешанный, ничего не соображая и еле переставляя ноги. Оглушённый, смятый человек, у которого кроме лютой ненависти в душе не осталось ничего. Его шатало. Глаза ничего не замечали. В голове стоял звон и крики:

— Не трогайте меня! Пустите! Пустите! Негодяи! ... Люди! Помогите! Помогите!!... — эти крики свой сестры, как и тянущиеся к ней пальцы с грязными обкусанными ногтями, срывающие гимназическое платье с извивающегося в отчаянной борьбе девичьего тела, он представлял себе настолько отчётливо, что хотелось выть и в бешеной злобе, выхватив шашку, рубить и крушить всё вокруг.

— Вы никак ошалели, поручик! — недовольно произнёс штабс-капитан, когда Пётр с размаху налетел на вывернувшегося из-за угла дроздовца. Хотел ещё что-то добавить, но встретившись с остекленевшим взглядом здоровенного пехотного поручика, только махнул рукой, и двинулся восвояси, обойдя качающуюся фигуру.

"Наверняка контуженный!", — подумал штабс-капитан, намётанным взглядом распознав по выцветшим чёрно-белым погонам и замызганной фуражке с вынутой пружиной, фронтовика.

Легкий мороз пощипывал уши и забирался под вытертую за годы боёв шинель. Но поручик этого не замечал, как не замечал и настороженных взглядов прохожих, торопившихся поскорее миновать этот сквер напротив контрразведки, с унылыми голыми деревьями и несколькими лавочками, припорошенными снегом. ...

Всё пошло прахом. Даже несказанная щедрость батальонного, давшего в предвиденье затишья отпуск на три дня, чтобы повидать в Екатеринодаре мать и сестру, обернулись не счастливым фартом, а злой бедой, ужалившей прямо в сердце. В их доме жили чужие люди, а из вещей остались лишь старый резной комод, да оленьи рога в прихожей.

Никто из беженцев, заселённых в дом городской управой, о семье Аженовых ничего не знал. Соседка же, к которой направился Петр, всплеснув руками, засуетилась, провела в комнату и усадила пить чай, долго не решаясь сообщить страшную весть, что его мать умерла ещё весной восемнадцатого.

— Не выдержало видно сердце у бедняжки, — всплакнула сердобольная старушка, — уж больно она убивалась по пропавшей в апреле Танечке. Все пороги обила у комиссаров. Но её только гнали отовсюду, и никто не хотел заниматься её горем. ...

— Ты не думай, Петя, — отняла она от глаз влажный платок, — похоронили её по-людски, даже батюшка отпел. ...Ну а Танечка сгинула. ... А когда красных выбили, ходили по городу слухи, что самые главные большевики многих девиц обесчестили, потом с собой увели или убили, да спасёт Господь их невинные души, — суетливо перекрестилась хозяйка, хлопоча около неподвижно застывшего поручика.

Он не помнил, как выбрался от соседки. В висках стучало, грудь распирали рыдания, готовые вот-вот вырваться наружу. Наняв извозчика, поехал на кладбище.

Мать похоронили рядом с отцом, умершим от испанки четыре года назад. Он не заметил, сколько простоял неподвижно около слегка поржавевшей оградки. Время для него остановилось, в этом скорбном молчании двух, чуть склонившихся друг к другу крестов.

Руки стискивали сжатую в комок фуражку, а колючий февральский ветер норовил запорошить волосы жёсткой крупой, превращая двадцатипятилетнего поручика в неподвижно застывшего седого старца.

Стряхнув с головы снег и нахлобучив фуражку, Петр отыскал кладбищенского сторожа.

— Ты уж присмотри, уважаемый за могилкой Аженовых, — дал он старику царский пяти рублёвик, — третья в правом ряду. ... Может и не придётся больше побывать..., — чуть слышно прошептал он последнюю фразу.

— Вы не сомлевайтесь, ваше благородие! Всё сделаю! Как снег сойдёт и подправлю, и оградку подкрашу, — услужливо кланялся старик, пряча подальше золотую монетку.

— В контрразведку! — коротко бросил Пётр, терпеливо ожидавшему его у кладбищенских ворот извозчику. Тот молча кивнул, тронул вожжи и лошадка не спеша покатила пролётку, понуро вышагивая по стылой, чуть припорошенной снегом земле.

Г Л А В А 24

— По вашему делу мы навели справки, — посмотрел на него усталый ротмистр с ввалившимися от недосыпания глазами, делая приглашающий жест.

— Это оказалось не сложно, — продолжил он, когда Аженов опустился на предложенный стул. — Но известия мало утешительны. Мужайтесь, господин поручик! — с ноткой сочувствия в голосе открыл ротмистр толстую папку. — Этим вопросом занималась Особая комиссия по расследованию злодеяний большевиков. Дело номер восемнадцать. Вот, ознакомьтесь, пожалуйста, — вынув из папки, протянул он один из документов Аженову.

Пётр обречённо взял протянутую бумагу, затрепетавшую в его дрогнувшей руке и начал медленно вчитываться в текст:

АКТ РАССЛЕДОВАНИЯ

О социализации девушек и женщин в гор. Екатеринодаре по мандатам Советской власти. *

В г. Екатеринодаре большевики весною 1918 года издали декрет, напечатанный в "Известиях Совета" и расклеенный на столбах, согласно коему девицы в возрасте от 16 до 25 лет подлежали "социализации", причём желающим воспользоваться этим декретом надлежало обращаться в надлежащие революционные учреждения. Инициатором этой социализации был комиссар по внутренним делам — еврей Бронштейн. Он же выдавал и "мандаты" на эту "социализацию". Такие же мандаты выдавал подчинённый ему начальник большевистского конного отряда Кобзырев, главнокомандующий Иващев, а равно и другие советские власти. Мандаты выдавались как на имя красноармейцев, так и на имя советских начальствующих лиц, — напр., на имя Карасеева, коменданта дворца, в коем проживал Бронштейн.

*Документ приведён с некоторыми сокращениями.

Образец мандата:

МАНДАТ

Предъявителю сего товарищу Карасееву предоставляется право социализировать в городе Екатеринодаре 10 душ девиц возрастом от 16-ти до 20-ти лет на кого укажет товарищ Карасееев.

Главком Иващев

Место печати.

На основании таких мандатов красноармейцами было схвачено больше 60 девушек — молодых и красивых, главным образом из буржуазии и учениц местных учебных заведений. Некоторые из них были схвачены во время устроенной красноармейцами в Городском Саду облавы, причём четыре из них подверглись изнасилованию там же, в одном из домиков. Другие были отведены в числе 25 душ во дворец Войскового Атамана к Бронштейну, а остальные в "Старокоммерческую" гостиницу к Кобзыреву и в гостиницу "Бристоль" к матросам, где и подверглись изнасилованию. Некоторые из арестованных были засим освобождены— так была освобождена девушка, изнасилованная начальником большевистской уголовно-розыскной милиции Прокофьевым, другие же были уведены уходившими отрядами красноармейцев, и судьба их осталась невыясненной. Наконец, некоторые, после различного рода жестоких истязаний, были убиты и выброшены в реки Кубань и Карасунь. Так, напр., ученица 5-го класса одной из екатеринодарских гимназий подвергалась изнасилованию в течение двенадцати суток целою группой красноармейцев, затем большевики привязали её к дереву и жгли огнём и, наконец, расстреляли.