Господнее лето
Шрифт:
чьи-то захлопают крылья в стремленье падучем,
глиняный чан обернётся, глядишь, Мономахом,
станет мораль выдавать вместо бражки шипучей.
А и делов-то, что рифму за жабры, да в печку
вне исторических правил отцов и учёных!
Печка гуденьем умна и родит вам овечку –
Хлебникова, Кабана или Лёшу Кручёных.
Тянется час - мулине на коленях девицы,
к Пасхе, считай, челяди тощей обнова…
Птица, что целила в глаз, превращается в спицу,
сказка с хорошим концом
В небе вечернем, солёном летают дельфины…
.
***
.
В небе вечернем, солёном летают дельфины –
им оказаться в воздушной стихии охота!
Из переписки апостола Марка с Минфином
можно узнать, что такая имеется квота.
.
Им не пристало к лицу любопытство людское,
просто играть захотелось, как ветру морскому
с мысом песчаным, с лёгкой медузой-волною,
с пахнущим йодом, лечащим душу покоем.
.
Чёрная радуга в небе мелькнёт на мгновенье –
судьбы растений и птиц, что столетьями учишь,
маленьким глазкам, как лёгкое стихотворенье,
Пушкин и пунш – прочитаешь и тотчас забудешь!
.
Но отпечаталась в матрице Чёрного моря
жизнь иностранная лёгкою гранью своею.
Вот почему оно тёмное лишь в разговоре,
утром, на пляже - играет воздушной свирелью.
.
Через какое-то время прочтёшь в Интернете –
странный детёныш родился у гаги болотной:
любит во сне улыбаться и первый на свете
крыльями машет, как будто встречает кого-то.
.
Гадкий утёнок, с которым один лишь убыток,
вырос в болоте, однако без всякой причины
к морю летит, позабыв про камыш и улиток,
чтоб посмотреть, как играют на солнце дельфины.
Хариус в полдень
Стоит обнаружиться букашке
над прибрежным кружевом теней -
мнёт большую воду, как бумажку,
хариус, блеснув между камней.
.
А была отмечена свеченьем,
бирюзой и нежностью река,
постигая ровности значенье,
отражая в небе облака!
.
Но волна плеснула, как из фляги,
на прибрежный камень, где припёк,
и опять глядит из-под коряги
хариуса пристальный зрачок.
.
Жук скользит ли, ползает улитка –
тень им, как защитница, нужна.
Тонкою прозрачною былинкой
заблудилась в небе тишина.
.
Где-то вдалеке пасутся грозы
и уснул усталый ветерок…
Гетры полосатые – стрекозы –
новый провоцируют рывок.
В марте
Марта льды кружатся у забора:
зацепились вновь за облака!
Их скупает оптом за оболы
горная строптивая река.
.
Просыхают пятнами на ткани
тени, и не высохнут никак.
Забросать стремятся облаками
воды каждый встречный буерак.
.
Полдень, а еще не брали взятки
птицы с первых бабочек и мух,
и болеет в снах своих ветрянкой
под землей скучающий лопух.
.
Многообещающей телегой
март въезжает в душу мужика,
и почти словами человека
говорить пытается река:
.
«Хариусом с горных перекатов
я пришла, мой пасынок, к тебе,
чтоб стократ весеннее стаккато
прозвучало в строчке и в судьбе».
Камышовая истина – утка в уютном гнезде…
***
Камышовая истина – утка в уютном гнезде.
Панорама шершава, бородавчата даже пеньками.
В небе солнце висит, как на старом и ржавом гвозде,
и с уключины капли, стекая, стучат кулаками.
Обострённость, внимательность, горная тишина,
где обвалы часты и туманы в родстве с облаками.
Утка строит гнездо в полуметре от рыжего дна,
в полумиле от неба, от смерти – подумайте сами.
.
Ширки, шорохи, мыши, и пулею – жук-плавунец
пролетает под ней по какому-то важному делу.
Это жизнь. Это счастье. Недолгий, но яркий венец
церебральной пленительной ряби у водораздела.
Я весло опущу и замру в ожидании встреч
с облаками и небом, и небылью в крупном размере.
Утка кормит утят. И блестит заострённо, как меч,
над Алтаем заря, и в своей утверждается вере.
Мы стали частью мыслящей лазури...
Пересвету
***
.
.
Мой мальчик, море молится волнами,
в движениях скрывающими бурю,
о том, чтоб рассекалось между нами
как можно меньше воздуха лазури.
.
О том, чтоб век поверил хлебосолу –
рассветной мгле, глотающей в июле
крамольные, летящие от мола,
сверкающие солнцем брызги-пули.
.
Идут, сутулясь, берегом песчаным,
как ополченцы, наши дни, недели,
и чайками – архатами причалов –
встречает их седая беспредельность.