Грехи империи

Микель выхватил у него папку, открыл и обнаружил один-единственный листок со словами «Докладывать не о чем», а рядом дата и время. Микель закатил глаза.

– Клянусь Адомом, я ненавижу бюрократию. Лучше доложите, когда мы что-нибудь найдём.

Он захлопнул дверь перед носом Варсима, поднял стул и рухнул в него. Прошло несколько минут, прежде чем он собрался с мыслями. Тогда он вытащил из кармана адрес и прочитал вполголоса.

Ничего не оставалось, как отправиться туда и выяснить, что это значит.

Глава 44

Стайк пробыл до сумерек в маленьком городке в семи милях к западу от Лэндфолла. Город назывался Сзада. Когда Стайк был ребёнком, этот город казался далёким и изолированным от Лэндфоллского плато – всего лишь место для ночлега на почтовой дороге в Редстоун. Теперь он увеличился втрое, хотя в нём по-прежнему жило меньше тысячи человек, и практически стал пригородом столицы.

Когда солнце скрылось под горизонтом, Стайк покинул город и направился на север через болота. Через опасные топи он пробирался, полагаясь на старые воспоминания. На нём был тёмный пятнистый плащ с поднятым капюшоном. Нож он позаимствовал у Ибаны и теперь гадал не о том, пустит ли его в ход, а сколько раз придётся это сделать до исхода ночи.

Небо почти полностью почернело, когда он наконец заметил вдали огни. Он знал, откуда исходит этот свет, ещё до того, как разглядел мрачный силуэт кирпичного особняка посреди болот. По мере приближения огни превращались в ясно различимые свечи, расставленные через равные промежутки в окнах обширного особняка.

Ивовое Пристанище.

Наконец земля под ногами стала твёрдой, обозначив край ухоженных лужаек вокруг Ивового Пристанища. Стайк пригнулся и двинулся в тенях ив, давших название особняку, и живой изгороди, окружающей территорию. Покачивающиеся фонари выдавали маршрут охранников леди-канцлера. Он больше часа выжидал, наблюдая и отсчитывая интервал прохождения патрулей, прежде чем приблизиться к поместью.

Ивовое Пристанище было тёмным и зловещим. Даже свечи в окнах казались холодными и далёкими, наполняя дом тоской и унынием. Внутри не было заметно никакого движения – ни слуг, ни самой леди-канцлера, и это сбивало с толку. Может, она предпочла провести ночь в городе? Подумав, Стайк решил, что это не имеет значения.

Он всё равно должен оставить послание.

Войдя в боковую дверь каретного сарая, он двинулся мимо рабочих лошадей в стойлах, рассеянно поглаживая тёплые носы, которые высовывались ему навстречу. Похлопав по последнему, он слегка топнул и, нагнувшись, на ощупь и по памяти нашёл железное кольцо.

Через считанные секунды он уже находился на глубине в десять футов и пробирался вслепую по тёмному сырому коридору, ведущему к дому. Вскоре он вышел из-за бочки с солью в кладовке и проскользнул мимо храпящего дежурного повара. Сердце бешено колотилось. Стайк достал из кармана позаимствованный нож.

Мало кто держит ночью на дежурстве повара, но полночные перекусы – одна из немногих радостей, которые Линдет себе позволяла.

Она точно дома.

Стайк крадучись легко поднялся по лестнице, избегая самых скрипучих ступенек. Свечи в окнах отбрасывали слабый мерцающий свет на пол из железного дерева и перила, освещали увешанные картинами стены и старинные колонны с бюстами давно почивших философов и святых. Убранство в Ивовом Пристанище было таким же, как всегда, – богатым, но сдержанным, и сердце Стайка сжалось от ностальгии.

Он добрался до хозяйской спальни в конце коридора и остановился. Дверь была слегка приоткрыта. Он осторожно надавил на неё, крепче сжав нож.

Комната была такой, какой он её помнил: до неприличия большая, стены обшиты панелями из железного дерева, огромная кровать с темно-красным балдахином и тумбочками по обеим сторонам. У окна – кресло с подголовником, рядом неяркий фонарь. Стайку был виден только тлеющий кончик тонкой сигары. Тень в кресле шевельнулась, и тонкая рука потянулась включить лампу.

– Здравствуй, Бен.

Стайка поразило, что Линдет утратила мягкие черты юности. Лицо с годами похудело, и к тридцать трём жизнь выбила из неё всю мягкость, оставив только железо. Очки отбрасывали тени на лицо. Тонкие губы, волевой подбородок, бледная от природы кожа, волосы как жёлтый шёлк. Даже в ночной рубашке она излучала спокойствие и снисходительность, отчего хотелось извиниться за вторжение и выйти.

Он вошёл и медленно закрыл дверь.

– Линдет.

Люди всегда шептались о глазах Линдет. Они были спокойного синего цвета, как небо в ясный день, и видевшие их клялись, что глубоко внутри этих глаз горит настоящий огонь. Некоторые называли это магией, другие – олицетворением амбиций Линдет. Отражение лампы в стёклах её очков словно танцевало само по себе, независимо от источника света. Стайк заметил, что на подлокотнике кресла что-то висит.

Оказалось, что это его выцветший кавалерийский мундир. Тот самый, который он вручил секретарше Фиделиса Джеса перед поединком с гранд-мастером. Левой рукой Линдет так крепко сжимала мундир, что побелели костяшки пальцев – единственная брешь в её невозмутимости. Стайку хотелось преодолеть разделявшее их расстояние. Один удар – и брызнет кровь за те десять лет, которые он провёл в одиночестве в трудовых лагерях после всего, что он сделал, помогая ей завоевать независимость Фатрасты.

Вместо этого он медленно обошёл комнату, проверяя кровать и шкафы – не притаились ли там убийцы, – пока не убедился, что они с Линдет одни. Она следила за ним взглядом, и в ней двигалось только это беспокойное пламя за очками, не считая дыхания, которое изредка поднимало и опускало грудь. Столбик пепла на сигаре стал длиннее.

– Ты приказала меня казнить, – наконец сказал он.

Линдет ответила не сразу.

– Кто тебе это сказал?

– А кто ещё мог такое приказать?

– Насколько я понимаю, ты не подчинился прямому приказу. Мне не нужно было ничего приказывать. Мои офицеры просто следовали протоколу, когда поставили мятежного полковника перед расстрельной командой.

Воспоминания Стайка о том дне были смутными. Он помнил крики; помнил, как под ложным предлогом «Бешеных уланов» ловко разоружили, а потом его отделили от них и привязали к столбу. Поначалу он не сопротивлялся. Никто не ожидал, что придётся сражаться с союзниками. Когда он наконец понял, что происходит, было слишком поздно.

Явился Фиделис Джес, и он привёл много людей.

– Без твоего разрешения ничего не происходит, – сказал Стайк. – И уж точно не моя казнь.

– Я не всесильна, – фыркнула Линдет. – И ты же не подчинился прямому приказу.

– Значит, ты не приказывала меня убить?

– Нет.

Стайк повертел в руках заёмный нож.

– Я тебе не верю.

– Меня это не волнует.

– А должно бы волновать.

Взгляд Линдет упал на нож. Она наконец стряхнула пепел с сигары в оловянную кружку, стоявшую рядом с лампой, и глубоко вздохнула, как будто всё это было довольно неприятно.

– В два сорок семь я получила сообщение, что ты ослушался прямого приказа и подлежишь расстрелу. В два пятьдесят шесть я отправила гонца, чтобы отменить приказ. Мой посыльный прибыл после второго залпа. Тебя немедленно сняли со столба и передали присутствующим врачам. Они объявили тебя мёртвым и на три дня оставили гнить.

Линдет говорила монотонно, словно зачитывала протокол.

– Но я не умер.

– Нет. Я забрала то что от тебя осталось, как только смогла...

– Три дня спустя, – перебил Стайк.